Она умело ухаживала за стариком, не уставала подносить огонь для трубки, читала вслух и бесшумно задергивала кретоновые занавески, когда он начинал дремать.
Весной Фабр захотел еще раз осмотреть свой Гармас. Стояла пора, когда в Провансе цветут лилии. Небо сияло густой синевой, захлебываясь, щебетали в зарослях заповедного участка птицы. Фабр откинулся на спинку кресла, которое медленно катили по дорожке дочь с сиделкой. Как быстро зарастает аллея, едва ее перестали расчищать! Особенно много пробивалось отпрысков японского эйланта, того самого, что когда-то был посажен им для опытов с мегахилами-листорезами. Чужеземец здесь прижился...
После того дня Фабр уже. редко покидал комнату.В начале августа 1913 года его посетил министр Жо-зеф Тьерри, а в октябре сам президент республики Рай-мон Пуанкаре. Под пение фанфар и гром барабанов между застывших шеренг солдат, за которыми стояли плотными рядами сдерживающие толпу жандармы, президент проследовал под зеленый тент. Здесь его жда-
ли Фабр с близкими. Они были в трауре: недавно скончалась Жозефин-Мария, вторая жена Фабра.
Пуанкаре наспех прочитал приветствие, в котором говорилось о гениальном сыне народа, «давшем всем ощущение, будто впереди открылась бесконечность...».
Приехав с некоторым опозданием, он, едва закончив короткую речь, сразу отбыл.
И опять все газеты наутро заполнены отчетами о встрече, и снова устремляются в Гармас делегации от лицеев, университетов, учительских союзов, ассоциаций друзей природы и просто бездельники, вытаптывающие зелень.
Фабр говорит Легро:
— К чему это? Скрипки пришли слишком поздно.
Когда Фабра доняли скульпторы, торопившиеся закончить кто барельеф, кто горельеф, а кто фигуру для монумента, Фабр пробурчал зашедшему Бордону:
— Настоящие «сантибеллис»! Надоели! Пора кончать!
В одно из августовских воскресений Фабр и Луи Щаррас сидели на зеленой скамье в саду. Только что закончился очередной прием посетителей.
— Что вы обо всем думаете? — спросил Фабр, попыхтев трубкой и окутавшись табачным дымом.
— Что ж,— ответил Шаррас,— вам воздается по справедливости, и не скажешь, чтоб с этим поторопились...
— А по-моему, если выкладывать все начистоту, эта пышность не стоит доброй затяжки... Меня превратили в редкое животное: всем хочется поглазеть. Вроде жирафа, о котором рассказывал Фавье.
Фабр не то устало, не то досадливо махнул рукой и грустно улыбнулся.
Здоровье Фабра ухудшилось, у него началась водянка, и епископ Латти снова приехал в Гармас. Отчет об этом событии опубликован Альбером Флори.
«Когда епископ читал молитву «И не введи меня во искушение», Фабр внятно проговорил:
— Нет, я не буду просить, чтоб бог не ввел меня в искушение, он не может этого сделать!
Услышав слова Фабра, сестра Адриена ахнула...»
Испуг скромной женщины понятен. Она знает, какая трудная перед ней задача.
Епископ регулярно пишет Адриене. В книге Флори опубликованы полностью восемь его пространных писем сестре. Та сила, которая сорок лет назад грубо вторглась в жизнь Фабра, лишила его кафедры и музея, сейчас, когда он знаменит, когда его имя известно миллионам, действует обходительно, мягко. Епископ расспрашивает сестру обо всех подробностях самочувствия Фабра, дает ей указания, наставления, объясняет, как держаться.
«...Не перестаю молить бога о том, чтоб он превратил его ум ученого в душу верующего христианина. Конечно, он верующий, но пока еще не вполне».
«...Будь в нашем распоряжении лет десять, я просил бы его посвятить меня в свои идеи ученого-натуралиста, а со своей стороны рад был бы открыть ему истину и утешение религии. Мы поучились бы друг у друга. Но это невозможно...»
«...Не бойтесь входить в детали. Даже если они неприятны, они могут быть полезны»,— инструктирует епископ Адриену.
Книга Флори — она вышла в серии «Знаменитые христиане» — и другие клерикальные издания наглядно Демонстрируют упорство и цепкость, с какой ведут борьбу за души церковь и ее служители. Но почему то, что не удалось епископу Латти, так легко, с таким расточительным пренебрежением позволяли, да и сейчас позволяют себе иные критики? Ссылаясь на высказывания, «пропитанные спиритуализмом», они отказываются от Фабра, от всего его научного наследия!
...Неподвижный, лежал он на узкой железной кровати, окруженный венком из лавровых веток и гирляндой вереска, срезанного в Гармасе. Рядом на соломенном плетеном стуле — черная фетровая шляпа.
14 октября из Гармаса двинулся печальный кортеж. В толпе, следовавшей за гробом и за почетным знаменем, почти не было мужчин: большинство их находились в окопах Шампани, под Верденом. Война шла уже
больше года. Поль, получивший отпуск после ранения, смог проводить отца. Шаррас прочитал над могилой провансальские стихи— плач по покойному. Вей сьер благодарил учителя. Говорили и другие...
На край гроба опустилась голубокрылая кобылка. По крышке пробежал муравей. Из сухой травы показался сверчок. Когда человека хоронят в теплую пору года, в этом нет ничего необычного. Сейчас хоронили Фабра, и подробности, не замечаемые или ничего не значащие, были замечены и приобрели значение.
Гроб опустили в склеп, сооруженный еще при жизни Фабра. На плите два слова: «Семейство Фабров». Надгробие увенчано не крестом, а урной, по бокам высечены не слова молитвы, а латинские изречения.
Прошло четыре года. В гостинице Арля над столом, забросанным картами Прованса, поздней июньской ночью склонились три головы. То прибывший из Вашингтона Л. О. Говард, шеф отдела по защите растений, и французские специалисты:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95