Судя по всему, супружеская чета, возвращавшаяся из гостей. Он — высокий, худощавый, в шляпе и черном пальто, она тоже худая, выше среднего роста, в коричневом весеннем костюме. Наверно, как и Щуку, внезапно хлынувший ливень настиг их на незастроенном участке улицы и порядком вымочил, пока они успели добежать до ближайшего дома. Дождь лил как из ведра. Потоки воды с шумом обрушивались на землю, гудели водосточные трубы, вслед за оглушительными раскатами грома в темноте то и дело вспыхивали ослепительные молнии. Это была первая весенняя гроза.
Щука стоял у самого входа, по своему обыкновению опершись на палку. Ходьба и жара утомили его. Сломанная во время следствия нога срослась неправильно и с тех пор болела, когда приходилось много Ходить. А в последнее время стало пошаливать сердце. Зато сейчас дышалось легко. Духоты как не бывало, воздух посвежел, из сада в глубине двора потянуло прохладой и запахом влажной зелени и земли.
Те двое, еще не отдышавшись от быстрого бега, стряхивали дождевые капли с одежды. В темных сенях они казались огромными птицами, судорожно взмахивавшими крыльями.
— Вот видишь,— с упреком сказала женщина,— я говорила тебе, возьми на всякий случай зонтик...
Мужчина молча разглаживал отвороты пальто. Сверкнула молния, и почти сразу грянул гром.
— О боже!— Женщина вздрогнула.— Смотри, шляпа совсем испорчена. Мне всегда везет — в кои-то веки оделась прилично — и на тебе...
— Не преувеличивай,— проговорил мужчина.— Ничего с твоей шляпой не сделается.
Огненные сполохи то и дело прорезали мрак. Дождь припустил еще сильней.
— Хорошо, что дождь пошел,— заметил мужчина,— а то просто дышать было нечем.
— Интересно, как ты думаешь добираться домой?
— Не волнуйся, как-нибудь доберемся. Дождь скоро пройдет. Не правда ли, у Гаевских было очень мило?
Они разговаривали вполголоса, но Щука отчетливо слышал каждое слово.
— Не знаю,— недовольным голосом сказала женщина.— Когда голова идет кругом от всяких хлопот, тут уж не до светских разговоров.
— Опять преувеличение...
— По-твоему, я всегда преувеличиваю.
— А разве нет?
— Конечно, тебе легко говорить. А мне все это стоит немало здоровья.
— Что «все»? Шляпа?
— Ах, оставь! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Когда дом превращают в богадельню...
Щука не любил подслушивать чужие разговоры и, чтобы выдать свое присутствие, достал папиросу и чиркнул спичкой.
Мужчина понизил голос:
— Что же делать, дорогая? Я знаю, что это неудобно, но ведь другого выхода кет...
— Ты должен поговорить серьезно с Иреной.
— О чем?
— Уговорить ее лечь в больницу.
— Но, дорогая...
— Так будет лучше и для нее и для нас,
— Для нас, но не для нее. Подумай, что ты говоришь, она ведь всего неделю как вернулась из лагеря, и у нее никого, кроме нас, нет. Легко себе представить, какие сейчас условия в больницах.
Щука стал прислушиваться.
— А у нас, по-твоему, условия замечательные?
— Во всяком случае, лучше, чем в больнице. Дождь лил не переставая, но гроза ушла, и удары
грома раздавались все глуше. Шука с минуту колебался. Но он знал, что, если сейчас не выяснит того, что его тревожит, потом будет жалеть. И он решился.
Подойдя к супружеской чете, стоявшей в противоположном углу сеней, он приподнял шляпу и сказал:
— Простите, но вы, кажется, говорили о ком-то, кто вернулся из лагеря...
6 первое мгновение они от неожиданности растерялись, а потом немного смутились.
— Да,— неуверенно сказал мужчина,— вернулась моя сестра.
— Случайно, не из Равенсбрюка?
— Да.
Щука помолчал.
— Не сочтите меня назойливым...
Мужчина, как видно, уже преисполнился к нему доверия.
— Что вы, пожалуйста,— сказал он любезно.— Чем мы можем быть вам полезны?
— У меня в Равенсбрюке был очень близкий человек. Жена. Я знаю, что она умерла. И это все, что мне известно.
Мужчина понимающе кивнул.
— Я разузнаю всюду, где только можно, но пока, к сожалению, безуспешно. Ваша сестра до конца была в Равенсбрюке?
— Да, до конца. Просидела там четыре года.
— Немалый срок.
— С сорок второго. А теперь, понимаете, после всего, что пришлось пережить, бедняжка заболела. Она, конечно, сообщит вам все, что ей известно. Может быть, она случайно знала вашу жену. Моя фамилия Шреттер, преподаватель гимназии Шреттер.
Щука тоже представился.
— Если вы разрешите...
— Милости просим,— ответил мужчина.— Мы живем на Зеленой, дом семь. Знаете, где гимназия Стефана Батория? Это совсем близко от нас.
Щука вспомнил, что уезжает.
— Завтра я, к сожалению, не смогу. Послезавтра тоже. А вот во вторник после обеда?
— Пожалуйста, когда вам будет удобно. Сестра никуда не выходит из дому. Как я уже сказал, она хворает.— И, желая загладить неприятное впечатление, какое мог произвести на Щуку его разговор с женой, добавил:— И это, знаете, создает некоторые неудобства. Квартирка у нас маленькая, всего две комнаты, и, кроме нас с женой и взрослого сына, там живут дальние родственницы жены из Варшавы, и вот теперь еще сестра... Понимаете, в таких условиях...
— Муж преподает в гимназии,— вступила в разговор женщина,— а кроме того, занимается научной работой. И у него даже нет своего угла.
Учитель махнул рукой. У него был очень усталый вид.
— Эх, да разве во мне дело...
— То есть как? А твоя работа? Шреттер снисходительно улыбнулся.
— В свое время у меня, знаете ли, были честолюбивые планы: научная работа, кафедра и прочее. Я по образованию историк. Но я не жалуюсь на судьбу, боже упаси! Преподавание в средней школе тоже дает большое удовлетворение.
— И очень мало денег,— заметила его жена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87