— Телячья котлета два раза! Крем фруктовый один раз.
У Сломки засосало под ложечкой. Он почувствовал, что должен как-то вознаградить себя за унизительное поражение. Рыбная ловля, запроектированная на завтра,— не в счет, сейчас ему нужно было нечто большее. Он метнул из-под опущенных век взгляд в сторону судомоек. С краю стояла здоровая, крепкая девушка с широким задом.
Он вышел из кухни и поймал за ухо мальчишку-рассыльного.
— Как тебя зовут?
— Тадек, пан директор.
— Отлично! Послушай, Тадек...
— Слушаю, пан директор.
— Беги в кухню и пришли мне сюда Стефку. Знаешь ее?
— Знаю, пан директор.
— Да поживей, одна нога тут, другая там. Стефка явилась спустя минуту, разгоряченная,
с красным лицом и мокрыми руками, пахнущая потом и помоями.
Сломка затоптался вокруг нее.
— Стефка!
— Чего?— недовольно буркнула она.
— Зайди ко мне наверх через десять минут.
— Еще чего! Хватит с меня. И так болтают обо мне невесть что.
— Глупая. Это они от зависти.
— Как же! Есть чему завидовать!
— Я тебе чулки дам.
Она недоверчиво посмотрела на него.
— Правда?
— Настоящие, французские. Приходи через десять минут.
— Шелковые?
— А то какие же? Она призадумалась.
— Ну, ладно,— сказала она с расстановкой.— А если жених узнает...
Стефкин ухажер всего несколько недель как вернулся с принудительных работ из Германии и устроился на цементный завод в Бялой.
— Глупая,— сказал Сломка.— Откуда он узнает? Сломка проводил Стефку глазами, с удовольствием
глядя на ее широкий зад, причмокнул толстыми губами и побежал дальше. Один коридор, второй, дамская уборная, мужская, опять коридор — настоящий закулисный лабиринт. Прежде чем войти в бар, он заглянул в так называемую комнату для артистов.
Это была маленькая клетушка, в которой переодевались выступавшие в вечерней программе артисты. Сегодняшняя программа — нечто совершенно новое — должна была произвести сенсацию. Выступали Ганка Левицкая и двое известных танцоров — Сейферт и Ко-ханская.
На стук никто не ответил, и Сломка, приоткрыв дверь с надписью «Артистическая уборная», заглянул внутрь. В комнате горел свет, но никого не было. Мебели здесь было немного: простой стол, на котором стояло большое, прислоненное к стене зеркало, продавленная зеленая кушетка, несколько стульев, в углу — красная ширма. На одном из стульев стоял раскрытый чемодан, а в нем в беспорядке свалены пестрые тряпки. Через крышку чемодана было перекинуто желтое платье с оборками, под стулом валялась черная испанская шляпа, до самого пола свисали узкие штанины голубых бархатных брюк. В комнатенке без окон было душно и жарко, как в оранжерее.
Сломка хотел уже уйти, когда из-за ширмы послышался мужской голос:
— Это ты, Л ода?.
Сломка засопел, но прежде чем успел вымолвить слово, из-за красной ширмы появился совершенно голый Сейферт. Он был среднего роста и, пожалуй, немного полноват для танцора, хотя тело у него было крепкое, стройное и еще молодое. Его, видно, нисколько не смущало, что он голый.
— А, это вы, директор! Добрый вечер. Вы не ви-> дели Лоду?
Сломка догадался, что речь идет о его партнерше Ко-ханской.
— Нет, не видел. А что, она еще не приходила? Сейферт не ответил. Он подошел к чемодану и стал
рыться в нем. Часть костюмов сразу оказалась на полу.
— А, черт!— выругался он, продолжая копаться в пестром тряпье.
Сломка забеспокоился.
— Как вы думаете, пани Коханская не опоздает? Мы начинаем концерт ровно в девять. Зал битком набит. И пани Левицкой тоже до сих пор нет...
Сейферт пожал плечами.
— Это меня не касается. Интересно, зачем вам вообще понадобилось приглашась эту Левицкую? Личико с кулачок, голос — как у котенка, и в придачу — ноги кривые. Видели мои фото?— Он вытащил из-под трико телесного цвета пачку фотографий и сунул ее в руки Сломке.— Посмотрите. Вот это из «Вальпургиевой ночи», а это из «Шахразады», хороши, правда?
Оставив Сломку с фотографиями, он снова начал потрошить чемодан.
— Вот тебе на! Куда подевался мой желтый шелковый платок? Наверно, эта идиотка забыла его взять. Черт возьми! Ну, как я теперь буду танцевать болеро!.. Самый лучший номер.
Вдруг он извлек со дна чемодана платок и успокоился.
— Вот он! Посмотрите-ка, на черном костюме такое яркое пятно выглядит очень эффектно.— И он набросил на голые, дебелые, слишком полные плечи платок и посмотрелся в зеркало.— Эффектно, а? Вот увидите, я произведу фурор.
Напевая под нос, он сделал перед зеркалом несколько па и снова обернулся к Сломке. Вблизи было видно, что у него под глазами мешки, лоб в морщинах, щеки дряблые.
— Теперь такой шелк ни за какие деньги не купишь. Видите? Довоенный, французский. Пощупайте...
Сломка положил фотографии и осторожно прикоснулся к платку.
— Действительно.
— Все, что вы здесь видите,— довоенное. Беда только в том, что Коханской, между нами говоря, все костюмы узки. Надо расставлять, переделывать. Вот здесь, в талии, черт ее подери, толстеет. Ее песенка спета, попомните мои слова.
Скрипнула дверь. Мужчины быстро обернулись. На пороге стояла Лода Коханская — миниатюрная блондинка в меховой шубке, из-под которой виднелось длинное черное платье, отделанное блестящим гарусом. Ее хорошенькое, кукольное личико было искажено яростью. Толстый слой румян и пудры плохо скрывал увядшие черты стареющей, потасканной женщины.
— Пришла?— равнодушно бросил Сейферт и как ни в чем не бывало стал рассматривать свои фотографии.
Коханская с треском захлопнула дверь.
— Думаешь, я не слыхала? Свинья ты, и больше никто! Это моя-то песенка спета?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87