Рядом с ним возвышалась целая гора сундуков, корзин и чемоданов. Вдоль другой стены стояла не убранная еще железная кровать, на которой спали тетки.
Одна из них, низенькая, толстая тетя Феля, высунула из кухни квадратную голову в папильотках. Вид у нее был испуганный. Заметив племянника, она стала делать ему знаки, чтобы он не открывал. Старые девы никак не могли привыкнуть к мирной жизни, и каждый звонок вселял в них панику. Юрек притворился, будто не замечает ее выразительных жестов. А тетя Феля, видя, что он протискивается между шкафом и кроватью, направляясь прямо к двери, испуганно зашипела:
— Юрек, ради бога, не открывай.
— Это еще почему?— грубо спросил он. Растерявшаяся тетка быстро ретировалась на кухню. Ранним гостем оказался Котович. Он был в светлом
костюме, светлой шляпе, светлых замшевых перчатках и со старомодной тростью с набалдашником слоновой кости в правой руке.
— Дорогой пан Юрек, как я рад, что вы мне открыли!— воскликнул он.— У меня, знаете, небольшое дельце. Извините, что я в такую рань врываюсь к вам...
Юрек любезно улыбнулся.
— Что вы! Входите, пожалуйста. Отец еще в постели, но я ему сейчас скажу.
Котович снял шляпу и осторожно протиснулся в коридор.
— Боже вас упаси будить отца!— удержал он Шреттера.— Я бы никогда не осмелился так рано беспокоить пана учителя. У меня дело, так сказать, сугубо личное, и именно к вам, дорогой Юрек.
— Ах, вот как!— притворно обрадовался Шреттер.— Прошу вас. Только разрешите, я пройду вперед, а то у нас здесь такая теснота.
Когда они вошли в комнату, он предупредительно по» двинул Котовичу стул.
— Садитесь, пожалуйста.
Котович озирался по сторонам, ища, куда бы положить шляпу. Наконец он пристроил ее вместе с перчатками на краешке стола и, не выпуская палки из рук, снова осмотрелся кругом. Убогая, типично мещанская обстановка, судя по всему — столовая. Но у стены — диван с неубранной постелью, а в углу — письменный стол и этажерка с книгами.
Котович изобразил доброжелательную улыбку на своем красивом, немного поблекшем лице.
— Это, если можно так выразиться, ваша резиденция?
— К сожалению, да. У нас, как видите, квартира очень маленькая.
— Да, да,— закивал Котович.— Мне Януш как-то говорил об этом. Очень неприятно. А простите за нескромность: сколько же тут комнат?
— Две.
— О, это ужасно! А сколько вас всего человек?
— Сейчас шесть.
— Безобразие!— возмутился Котович.— Ученый, заслуженный педагог, и живет в таких условиях, это просто невероятно. Надо непременно поставить об этом вопрос.
Он вынул серебряный портсигар и протянул Юреку, но тот отказался.
— Не курите?
— Нет, курю, но сейчас не хочется. Благодарю вас. Он услужливо поднес ему зажженную спичку и поставил рядом пепельницу. Котович затянулся.
— Кстати, о Януше. Я, собственно, о нем пришел поговорить. Минуточку! Вы с ним дружите, не правда ли? Можете мне об этом не говорить. Я сам это знаю и очень, очень рад. Лучшего друга Януш не мог бы себе выбрать.
Нет, нет, не возражайте, в вас говорит излишняя скромность. Я разбираюсь в людях, поверьте моему опыту. Итак...— Он положил сигарету в пепельницу и сел поудобней.— Итак, дорогой Юрек, скажу вам откровенно, чем вызван мой неожиданный визит. Он вызван беспокойством. Отцовское сердце встревожено. Но почему вы стоите, дорогой! Пожалуйста, сядьте. Вот так. А теперь скажите мне честно, как мужчина мужчине...
Он не договорил и, нагнувшись к Шреттеру, дружески положил ему руку на колено.
— Дорогой мой, я все понимаю. Все. Могу сказать без ложной скромности, я самый снисходительный отец и всегда отношусь к сыну, как к взрослому человеку. Засиделся где-нибудь, увлекся, выпил... пожалуйста, твое дело. Я не требую отчета, не вмешиваюсь. Со мной тоже всякое бывало в его возрасте. Но видите ли, дорогой Юрек, на этот раз мое беспокойство обосновано: при нем была куча денег. Ну, может, я немного преувеличиваю, но, во всяком случае, крупная сумма. И самое главное — деньги-то чужие. Долг! Понимаете? Мы с ним договорились в половине десятого встретиться в «Монополе». Половина десятого — его нет. Десять — нет* Так и не пришел. Это бы еще с полбеды. С кем этого не бывает, Я сам вчера очень поздно вернулся домой. Но его до сих пор нет. Он вообще не приходил, понимаете?
Шреттер, который слушал его очень внимательно, беспомощно развел руками.
— Что я могу вам сказать? Загулял, наверное.
— Ба! Это-то я знаю. Но у кого? Где?
Шреттер улыбнулся.
— Не знаю. Возможно. Януш мне ничего не говорил, хотя обычно мы все рассказываем друг другу. Но куда он девался на этот раз — понятия не имею. Правда, я видел его вчера вечером...
— Видели?!— вскричал Котович.
— Да.
— В котором часу? Шреттер задумался.
— Погодите, когда ж это было? Да, совершенно точно, я видел его около девяти часов, как раз перед грозой.
— И что он сказал? Где вы его встретили?
— На Аллее Третьего мая. Я шел с товарищами, Ко-сецким и Шиманским.
Котович нетерпеливо махнул рукой.
— Это не важно! Что он сказал?
— Ничего. Мы с ним вообще не разговаривали. Он шел с какими-то незнакомыми людьми.
— С женщинами?
— Нет, с мужчинами. Кажется, их было двое. Я даже не знаю, заметил ли он нас. Скорее всего, нет. Вы ведь знаете, что творится по вечерам на Аллее Третьего мая. Сутолока, темень...
Котович уставился на него испытующим, сверлящим взглядом. Он был убежден, что от его взора не укроется никакая ложь и неискренность. Но этот мальчик, без сомнения, говорил правду. Его открытое, смелое лицо, светлые волосы, подкупающая простота и непосредственность, с какой он держался,— все в нем говорило о свойственной молодости чистосердечности и правдивости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87