— Извините, пожалуйста, но вы, кажется, тоже ждете львовский поезд?
Яцек поднялся с камня и внимательно посмотрел на девушку.
— Тут все ждут львовский поезд,— отрезал Станецкий.
Сбитая с толку, девушка замолчала, не зная, что сказать. Яцек поспешил ей на помощь.
— Вы едете во Львов?
— Да.
— Вместе с матерью?
— Нет, нет,— быстро ответила она.— Это моя знакомая, мы познакомились в дороге, и вот о ней-то я и хотела поговорить, поэтому и обратилась к вам... она больна, плохо себя чувствует, извините, что прошу вас, совершенно незнакомых людей, но я боюсь, что при посадке начнется давка, и сама я не справлюсь...
— Вы собирались ехать скорым поездом,— отозвался Станецкий.
От неожиданности девушка опять растерялась.
— Откуда вы знаете?
— Знаю, я видел вас на вокзале в Кракове.
— Ну, да! Мы поехали на скором, а в Дембице нас высадили. Какой-то немец, охранник, так сильно толкнул пани Доманскую, что она упала и расшиблась. А у нее больное сердце.
— Весьма сожалею,— все тем же стальным, злым тоном сказал Станецкий,— но мы не врачи.
Яцек покраснел.
— Но ведь девушка просит совсем не об этом.
— А что ей нужно?
— Она просит просто помочь. Станецкий повернулся лицом к девушке.
— Ах, так? В таком случае опять сожалею, но, по-моему, самый лучший способ помочь другому — рассчитывать только на самого себя.
Минуту стояла тишина. Наконец девушка заговорила, ее голос слегка дрожал.
— Благодарю вас за урок, но я вряд ли отношусь к понятливым ученикам.
— Здесь наши мнения совпадают,— сказал Станец-кий,— поскольку в учениках я не нуждаюсь.
Когда она отошла, он уселся на чемодан и полез за сигаретой. Яцек стоял рядом, с поникшей головой и побледневший. Вдруг он с негодованием взорвался:
— Как вы могли?
— Что?
— Так поступить с девушкой!
— А как?
— Отвратительно!
— Неужели? Не преувеличивайте, Яцек. Если я не ошибаюсь, вам необходимо попасть во Львов?
— Ну и что из этого?
— Наивный вопрос. В вашей ситуации в филантропию не играют, это занятие для других людей.
— А вы?
— Что я?
— А то, как вы относитесь ко мне. Почему вы притворяетесь? Вы же замечательный человек...
— Тише, Яцек. Если вам так хочется говорить глупости, то, прошу вас, не кричите хотя бы.
Он придвинулся ближе.
— Вовсе это не глупости, вы необыкновенный, мудрый, храбрый, добрый, а притворяетесь, будто вам все равно.
— Откуда вы знаете, что я притворяюсь?
— Знаю.
— Ну что ж, вам, вероятно, виднее.
— Нет, вам это тоже известно.
«Он действительно считает меня необыкновенным человеком»,— подумал Станецкий и бросил сигарету.
— И что же, по-вашему, заставило меня поступить с девушкой немного, так сказать, жестоко?
— Не знаю, но ведь ей так мало было нужно.
— Яцек, я уже говорил вам, что в вашей ситуации играть в филантропию нельзя. Вам вообще следует как бы раствориться, делать только самое необходимое, без чего не обойтись. Любой лишний шаг — это сто вероятностей провала. Эта старая женщина, насколько мы знаем, упала от удара немецкого охранника. А стой вы в ту минуту рядом с ней — неизвестно, чем бы для вас это кончилось.
Яцек задумался.
— Да, вы правы,— ответил он немного погодя,— но все-таки я помогу этим женщинам.
Станецкий хотел спросить: а что делать с теми живыми и мертвыми товарищами, которых он носит под плащом? Но тут же сообразил, что в такую минуту ирония зазвучит слишком резко, грубо развенчивая представление, которое сложилось о нем у молодого человека. Поэтому, поднявшись и взяв его по-дружески под руку, он сказал:
— Все мы, Яцек, если не всегда, то во всяком случае весьма часто кого-нибудь или что-нибудь изображаем. Искусство перевоплощения — неотъемлемый атрибут рабства. И прежде всего мы изображаем простачков. В ваше^ возрасте я впервые занялся конспиративной работой, и как знать, не был ли я похож на вас. Ну, Яцек, пошли к этим женщинам, узнаем, чем можно успокоить зов сердца.
«Если так будет продолжаться дальше,— думал Станецкий, направляясь к сидящим возле забора женщинам,— то я вскоре потащу за собой целый воз детей, женщин и калек. Добродетельность обходится чертовски дорого». Но тем не менее намного позже,— или по крайней мере после мытарств, начавшихся, как только долгожданный поезд наконец-то прибыл и, немного постояв и наполнившись людской массой, отправился в обратный путь, во Львов,— когда он в какой-то миг поймал сияющую улыбку Яцека, на душе у него стало очень тепло. Для Доманской Станецкий даже нашел сидячее место, впрочем, как оказалось, не совсем удобное. В грязный вагон-развалюху старого образца набилось около сорока человек, поэтому немногим обладателям сидячих мест вскоре стало душно. Доманская сидела недалеко от окна, и хотя двери держали слегка приоткрытыми — закрыть их было невозможно,— движения воздуха внутри купе не ощущалось. Женщине стало дурно, и только благодаря стараниям Станецкого одна пассажирка — тоже пожилая женщина, судя по всему, из глухой провинции — согласилась поменяться с ней местами. У окна Доманской сразу же стало лучше. Алинка стояла рядом, придерживая ее за плечи, и, поминутно наклоняясь к ней, обеспокоенно спрашивала:
— Как вы себя чувствуете? Вам не хуже? Доманская кротко улыбалась.
— Все хорошо, Алинка, прошу вас, не волнуйтесь, уж как-нибудь доедем.
В какой-то момент из середины купе так сильно надавили на стоявших у дверей, что Яцек, теряя с трудом удерживаемое равновесие, плотно, всем телом навалился Алинке на спину.
— Извините,— сказал он.
Он хотел немного отодвинуться, однако сзади продолжали давить с той же силой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112