ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Песня оборвалась и сошла тихими вздохами на нет, когда мы чуть не уперлись в ворота родича, к которому ехали в гости... До сих пор щемит мое сердце, что я потерял эту песню, она была для меня будничной, как пыльная трава при дороге. Да
и одну ли только пееню я оставил за спиной, не умея оценить то привычное и вроде бы малоинтересное, что таило в себе ни с чем не сравнимую радость, которой хватило бы иному на целые годы. Поистине: что имеем, не храним, потерявши, плачем...
— Тпруу! Стой, красавец!— вдруг крикнул дед, натянул поводья, и иноходец послушно свернул к чьим-то воротам.
Но нашу кошевку уже увидели в окно, хлопнула дверь на крыльце, и вот уже бежал к калитке сам хозяин в наброшенном на плечи овчинном полушубке с непокрытой седой головой.
— Абакум Сидорыч! Вот уважил!—весело покрикивал мужик, распахивая ворота.— Милости просим, дорогой гостенек!
Не успели мы в сенях обмести веником валенки и войти в избу, как около шестка уже зафыркал самовар, а на столе как по волшебству появились тарелки со всякой снедью, посредине стояла запотевшая, матовая с мороза бутылка водки. Мне трудно было разобраться в степенях родства, даже не запоминал, кто кем мне приходился,— раз дед ссернул к избе, значит, то были настоящие родичи. Да это было ясно и без слов, по одному тому, как нашему появлению обрадовалась вся семья. Я начал переходить из рук в руки, меня тискали в крепких объятиях и целовали, приговаривая при этом, что «бравенький да удаленький, видно, весь пошел в деда», чтобы было приятно и мне и деду. За столом дед быстро, чуть ли не со второй рюмки захмелел, старательно пел, расчиная одну песню за другой, но скоро приметил, что я скучаю среди общего веселья, и неожиданно объявил:
— Вот что, мнучек! Хватит тебе со старыми мужиками песни тянуть. Садись вон лучше на каурого и катай по селу девок! Какая попадется навстречу, ту и сажай, а они пусть тебе песни поют! Да с ветерком их, чтобы слезу вышибало!..
Я оробел, потому что еще ни разу не правил иноходцем, но показать свое малодушие тоже было стыдно, и я безропотно подчинился воле деда. Он выскочил во двор без шапки, в одной рубахе, отвязал иноходца от забора.
— Каурого не бойся! Трусы в карты не играют! Держи вожжи покрепче! А начнет уросить, пили ему губы, враз утихомирится!
Он вывел коня за ворота, я забрался в кошевку и не успел как следует взяться за вожжи, как дед ошалело свистнул, каурый поднялся на дыбы и рванулся, чуть не выбрасывая меня из кошевки вместе с вожжами.
— Пили ему, окаянному, губы! Пили!— кричал вдогонку дед.
Я вовремя сумел крутануть вожжи, наматывая их на руки, и остервенело задергал одну вожжу за другой, иноходец смирился, перешел на танцующий шаг, и я почувствовал свою власть над конем. И полетели мимо избы и закуржавевшие в инее деревья в палисадах, мне было и легко и весело, я бездумно, как глупый, смеялся, гордый тем, что еду один в кошевке, на виду всей улицы, и до меня уже доносились похвальные слова:
— Чей это такой отчаянный парнишка?
— Да Абакумов внук! Мальцевская закваска, сразу видать!
Я стискивал губы, чтобы не смеяться, но губы сами растягивались в улыбке, и не было сил противиться захлестывавшей душу радости. Но хмель тщеславия быстро улетучился, потому что посредине дороги бег иноходца сдержал дядя Сидор, окруженный цветастым хороводом девок.
— Легок на помине!—закричал дядя.— Нюрка! Танька! Пистимея! Садитесь! Мы с Зорькой счас вас катать будем!
Он вырвал у меня вожжи, девки сжали меня с двух сторон, и рослая красивая Пистимея, наваливаясь до удушья на мое лицо полной грудью, заворковала нараспев:
— Сидорка! Я буду твоему племяшу ухажерка — ладно? Садись, бравенький, на колени, не красней! Все равно наш будешь! Мы пока тебя не съедим, на опосля оставим! Ха! Ха!
Девки мяли и целовали меня, щеки и уши мои полыхали огнем, но я не жалел, что дядя посадил девок, все- таки с ними было веселей и интересней. Они голосили попеременке частушки, дядя Сидор ржал во все горло. Потом, доверив вожжи мне, он втиснулся среди девок, щекотал их, они визжали, казалось, вся улица шла кругом, сами избы словно не стояли на месте, а пританцовывали...
К обеду иноходец был уже в мыле, и выбежавшая на дорогу бабушка, простоволосая, распаренная, красная после стояния у печки, велела нам дать коню передых. Дядя послушно завел каурого во двор, выпряг его, дал овса и сена, позже напоил из ведра, а к вечеру мы опять выехали на улицу и катали уже других девок. Если сталкивались посредине улицы две подводы, парни соскакивали и по-нарошному затевали драку, требуя уступить дорогу, а затем шумно мирились, распивали на холоде бутылку, и снова звенели бубенцы под дугой, дробно переговаривались железные горошины в круглых шаркунцах, и во всех окраинах села допоздна играли гармонии и пели песни...
За два дня до масленой дядя Сидор потащил меня на чью-то свадьбу, и это продолжалось чуть ли не всю неделю, потому что свадьбы у семейских играются чаще всего на масленой. Для любителей выпить на дармовщину наступало раздолье: всякий, кто хотел поздравить жениха и невесту, имел право зайти в избу, а жених обязательно встречал его с подносом у порога, как дорогого гостя, и, выпив с десяток рюмок водки или чистого самогона, варившегося из отборной ярицы, или, по-нонешнему, ржи, мужик едва добирался до своего дома... Зачем дядя Сидор водил меня на свадьбы, мне и сейчас невдомек, может быть, развлечения ради, или для того, чтобы опрокинуть у порога полную рюмку, вытереть кулаком красные губы, закусить соленым огурцом или квашеной капустой, повеселиться самому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
и одну ли только пееню я оставил за спиной, не умея оценить то привычное и вроде бы малоинтересное, что таило в себе ни с чем не сравнимую радость, которой хватило бы иному на целые годы. Поистине: что имеем, не храним, потерявши, плачем...
— Тпруу! Стой, красавец!— вдруг крикнул дед, натянул поводья, и иноходец послушно свернул к чьим-то воротам.
Но нашу кошевку уже увидели в окно, хлопнула дверь на крыльце, и вот уже бежал к калитке сам хозяин в наброшенном на плечи овчинном полушубке с непокрытой седой головой.
— Абакум Сидорыч! Вот уважил!—весело покрикивал мужик, распахивая ворота.— Милости просим, дорогой гостенек!
Не успели мы в сенях обмести веником валенки и войти в избу, как около шестка уже зафыркал самовар, а на столе как по волшебству появились тарелки со всякой снедью, посредине стояла запотевшая, матовая с мороза бутылка водки. Мне трудно было разобраться в степенях родства, даже не запоминал, кто кем мне приходился,— раз дед ссернул к избе, значит, то были настоящие родичи. Да это было ясно и без слов, по одному тому, как нашему появлению обрадовалась вся семья. Я начал переходить из рук в руки, меня тискали в крепких объятиях и целовали, приговаривая при этом, что «бравенький да удаленький, видно, весь пошел в деда», чтобы было приятно и мне и деду. За столом дед быстро, чуть ли не со второй рюмки захмелел, старательно пел, расчиная одну песню за другой, но скоро приметил, что я скучаю среди общего веселья, и неожиданно объявил:
— Вот что, мнучек! Хватит тебе со старыми мужиками песни тянуть. Садись вон лучше на каурого и катай по селу девок! Какая попадется навстречу, ту и сажай, а они пусть тебе песни поют! Да с ветерком их, чтобы слезу вышибало!..
Я оробел, потому что еще ни разу не правил иноходцем, но показать свое малодушие тоже было стыдно, и я безропотно подчинился воле деда. Он выскочил во двор без шапки, в одной рубахе, отвязал иноходца от забора.
— Каурого не бойся! Трусы в карты не играют! Держи вожжи покрепче! А начнет уросить, пили ему губы, враз утихомирится!
Он вывел коня за ворота, я забрался в кошевку и не успел как следует взяться за вожжи, как дед ошалело свистнул, каурый поднялся на дыбы и рванулся, чуть не выбрасывая меня из кошевки вместе с вожжами.
— Пили ему, окаянному, губы! Пили!— кричал вдогонку дед.
Я вовремя сумел крутануть вожжи, наматывая их на руки, и остервенело задергал одну вожжу за другой, иноходец смирился, перешел на танцующий шаг, и я почувствовал свою власть над конем. И полетели мимо избы и закуржавевшие в инее деревья в палисадах, мне было и легко и весело, я бездумно, как глупый, смеялся, гордый тем, что еду один в кошевке, на виду всей улицы, и до меня уже доносились похвальные слова:
— Чей это такой отчаянный парнишка?
— Да Абакумов внук! Мальцевская закваска, сразу видать!
Я стискивал губы, чтобы не смеяться, но губы сами растягивались в улыбке, и не было сил противиться захлестывавшей душу радости. Но хмель тщеславия быстро улетучился, потому что посредине дороги бег иноходца сдержал дядя Сидор, окруженный цветастым хороводом девок.
— Легок на помине!—закричал дядя.— Нюрка! Танька! Пистимея! Садитесь! Мы с Зорькой счас вас катать будем!
Он вырвал у меня вожжи, девки сжали меня с двух сторон, и рослая красивая Пистимея, наваливаясь до удушья на мое лицо полной грудью, заворковала нараспев:
— Сидорка! Я буду твоему племяшу ухажерка — ладно? Садись, бравенький, на колени, не красней! Все равно наш будешь! Мы пока тебя не съедим, на опосля оставим! Ха! Ха!
Девки мяли и целовали меня, щеки и уши мои полыхали огнем, но я не жалел, что дядя посадил девок, все- таки с ними было веселей и интересней. Они голосили попеременке частушки, дядя Сидор ржал во все горло. Потом, доверив вожжи мне, он втиснулся среди девок, щекотал их, они визжали, казалось, вся улица шла кругом, сами избы словно не стояли на месте, а пританцовывали...
К обеду иноходец был уже в мыле, и выбежавшая на дорогу бабушка, простоволосая, распаренная, красная после стояния у печки, велела нам дать коню передых. Дядя послушно завел каурого во двор, выпряг его, дал овса и сена, позже напоил из ведра, а к вечеру мы опять выехали на улицу и катали уже других девок. Если сталкивались посредине улицы две подводы, парни соскакивали и по-нарошному затевали драку, требуя уступить дорогу, а затем шумно мирились, распивали на холоде бутылку, и снова звенели бубенцы под дугой, дробно переговаривались железные горошины в круглых шаркунцах, и во всех окраинах села допоздна играли гармонии и пели песни...
За два дня до масленой дядя Сидор потащил меня на чью-то свадьбу, и это продолжалось чуть ли не всю неделю, потому что свадьбы у семейских играются чаще всего на масленой. Для любителей выпить на дармовщину наступало раздолье: всякий, кто хотел поздравить жениха и невесту, имел право зайти в избу, а жених обязательно встречал его с подносом у порога, как дорогого гостя, и, выпив с десяток рюмок водки или чистого самогона, варившегося из отборной ярицы, или, по-нонешнему, ржи, мужик едва добирался до своего дома... Зачем дядя Сидор водил меня на свадьбы, мне и сейчас невдомек, может быть, развлечения ради, или для того, чтобы опрокинуть у порога полную рюмку, вытереть кулаком красные губы, закусить соленым огурцом или квашеной капустой, повеселиться самому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203