— Что ты, вода как парное молоко,— ответил я, с трудом сдерживая дрожь.— А как себя чувствует маленький Анатол?
— Он просит папу не заплывать далеко.
— Скажи ему, что у него сильный папа,— хвастал я.— По правде сказать, вода очень холодная. Словно иголками колет.
— Он просит тебя вылезти на берег. Ты простудишься.
— Сейчас поплыву обратно.
Но течение было сильное, и я не мог побороть его.
— Закрой глаза! Я выйду здесь.
Гита закрыла глаза, и я, лязгая от холода зубами, выбрался на берег.
— Можно смотреть? — спросила она.
— Нет, пока нельзя.
Но она уже открыла глаза.
— Ты весь дрожишь. Простудишься!
Она набросила мне на плешь свое пальто. Я побежал в кусты одеваться. Бег согрел меня, и я чувствовал себя хорошо, как никогда. Вернувшись, застал Гиту в глубокой задумчивости с букетиком цветов в руке.
— О чем ты думаешь?
— О тебе. Ты сошел с ума. Здесь такое сильное течение, а тебе все нипочем. Могло в омут затянуть. Разве мало в Гауе тонут?
— Не бойся, я хорошо плаваю и тонуть не собираюсь.
— С тобой невозможно говорить серьезно,— сказала Гита.— Пойдем отсюда, мне здесь не по себе.
Снова взявшись за руки, мы отправились дальше. По всей долине вдоль реки были разбросаны крестьян ские усадьбы.
— Где мы заночуем? — спросила Гита.
— В Чертовой норе,— ответил я.
— Нет, милый. Мне страшно. Лучше в стогу сена.
— В таком случае нам придется приехать сюда через месяц-другой. Сено еще не скошено.
Гита рассмеялась.
— Неужели? Почему же тогда в рижских парках уже косят траву?
— Это совсем другое дело. Люди, не знающие деревни, только наполовину люди. Сенокос начинается в конце июня, а сейчас май.
— Как же нам быть? — воскликнула Гита.— Где мы заночуем?
— Заберемся в чей-нибудь сарай.
— Никогда не спала в сарае,— сказала Гита.— Ладно, переспим в сарае.
— Решено! — произнес я уверенно, словно имел уже что-то на примете.— Заночуем в сарае.
— А мыши водятся в сараях? Я ужасно боюсь мышей...
Дорогу нам пересек ручей. Ранней весной, когда на кручах Гауи таяли снега, все его русло заполнялось водой, а теперь по дну петлял обмелевший, но беспокойный поток. Я взял Гиту на руки.
— Если перенесу тебя, что мне за это будет?
— Дай подумать. Нет, лучше скажу вечером.
Я перенес ее на другой берег и положил в густую траву.
Как чудесно пахнут твои волосы! Ты все-таки применяешь продукцию отца, не иначе.
Гита звонко рассмеялась.
— Сумасшедший! Его продукция — сплошная подделка!
— Подделка? — разыграл я удивление, чтобы подразнить Гиту.— Зачем же ее подделывать?
— Я же сказала тебе. Чтобы больше заработать.
— Но ведь это обман,— продолжал я притворно возмущаться.
Гита не хотела понимать шуток и потому набросилась на меня:
— А ты что, с луны свалился! У нас всюду обман. У нас все обманывают. Только каждый делает это по-своему, чтобы его не поймали. Ради денег они готовы продать и честь, и совесть, и все, все... Они обманывают даже родных. Я могу доказать...
— Докажи.
— Но я должна говорить о своей семье. И опять это отец.
— В чем же он грешен на сей раз?
— Он живет с одной из своих сотрудниц. Для нее он ничего не жалеет, а когда я...
— Может, это все неправда?..
— Это правда, Анатол. И стоит мне подумать об этом как я... И в тебе начинаю сомневаться.
— Во мне! Как ты можешь во мне сомневаться? Гита молчала.
— Ты должна мне ответить, почему ты во мне сомневаешься!
— Не будем об этом, Анатол. Может, мне это только кажется.
— Все равно ты обязана сказать. Между нами не должно быть никаких неясностей.
— Хорошо, я скажу,— едва слышно проговорила Гита.— Иногда я... Иногда я думаю... Может, и ты меня обманываешь.
— Гита! — воскликнул я, но она с грустью продолжала:
— Может, ты только говоришь, что любишь, а сам думаешь что-то другое.
— Гита. У меня нет никого, кроме тебя. У меня только ты.
— Ты можешь это доказать? Я смутился.
— Видишь ли, дорогая,— сказал я, подыскивая слова,'— не так-то просто сразу доказать свою любовь. Ее могут доказать только годы.
— Пройдут годы, и вдруг окажется, что ты меня не любишь. А я к тебе привяжусь, у меня будет ребенок. И> может, не один...
— Второй будет девочка, мы назовем ее Гитой.
— Вот видишь,— рассмеялась Гита,— с тобой нельзя серьезно говорить.
Мы покинули бурлящий ручей в прекрасном настроении.
— Ведь ты не сердишься на меня? — через некоторое время спросила Гита.
Я в недоумении пожал плечами.
— За что?
— За то, что я усомнилась в тебе.
— Но как ты могла усомниться?
— Не то чтобы я усомнилась, Анатол,— сказала она, взглянув на меня так, словно просила прощения.— Но, видишь ли, кругом столько обмана, мне трудно представить, что в мире есть хоть один человек, который не способен на это.
— Ты преувеличиваешь, Гита. В мире много чудесных людей, чистых, честных, готовых жертвовать собой.
Гита недоверчиво покачала головой.
— Нет, Анатол. Если они есть, их совсем немного.
— Их много, Гита. Очень много.
— Ну кто, например? — спросила Гита.
— Например, Борис.
— Опять Борис!
— Он замечательный человек. Я ведь говорил тебе: он едет сражаться в Испанию.
— Значит, у него имеются на то свои резоны,— сказала Гита.— Ведь он не военный. Наверное, даже в армии не служил.
— Ну и что же? Он там научится воевать. А какие у него могут быть резоны? Какую выгоду он может извлечь для себя? Смерть? Нет, он замечательный человек. Жаль, что ты его так мало знаешь...
Мы остановились у длинной крутой лестницы, ведущей на вершину холма, поросшего густым лесом.
— Вперед, мой энтузиаст и мечтатель, вперед наверх!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153