..— передразнил его Гечун.— Кому ты нужен!
— Зачем вы, русские, ввязались в эту войну? — вдруг обозлился мятежник.
— Мы вовсе не русские. Мы из разных стран,— ответил Добрин.— В основном славяне.
— Славяне и русские — одно и то же.
— Мы интернационалисты. Среди нас двое латышей, болгарин, румын...
— Да что вы перед ним распинаетесь! — вспылил Борис.— Спросите лучше, зачем в войну ввязались марокканцы, итальянцы, немцы и прочий сброд?
— Если бы не вы, мои мавры остались бы целы и невредимы.
— Если б ты попал в руки к нашим испанцам, тебя бы давно спровадили на тот свет,— заметил Гечун.— Скажи спасибо святой мадонне, что мы тебя заметили.
— Довольно,— прервал Борис.— Мы с Анатолом возвращаемся на батарею и берем с собой этого ублюдка. Всего хорошего!
Борис шел впереди, за ним пленный, я замыкал шествие с пистолетом в руке и конем на поводу. Недалеко от батареи нам навстречу выбежали Дик и Август Саука. Остальные поджидали у орудий. Видно, связист успел сообщить по телефону об удивительном происшествии.
— Хеллоу! — кричал нам Дик.— Молодцы ребята! Малыш, почему не скачешь верхом?
— Вон вы какую птицу поймали! — запыхавшись говорил Август.— Хорош субчик!
Они почтительно уступили нам дорогу. Дик улыбался во весь рот, а на кончике носа сверкала капля пота.
— Малыш, дай мне коня, я прокачусь.
— Только шею не сверни,— сказал я, передавая ему блестящий поводок.
Август помог ему взобраться в седло. На коне Дик был похож на Санчо Пансу.
— И ты залезай! — кричал он Августу.— Давай руку!
Через мгновение и Август восседал на широком крупе гнедого.
— Ну-у, пошел! — И Дик приударил каблуками так, что лошадь пошла рысью. Но, завидев пушки, она испугалась, встала на дыбы, и Август мешком свалился на землю. Ребята покатывались со смеху, а Саука растирал ушибленное место. Дик осадил коня, снова поднял его на дыбы и громко доложил:
— Товарищ комиссар, доставлены пленный и конь противника...
— Пошутили, и хватит, слезай,— сказал Попов, выходя нам навстречу.
Он поблагодарил нас за смелость, и мы с Борисом перемигнулись,— никакой смелости на этот раз не требовалось. Потом отправились на командный пункт батареи. Микола Савич вышел из палатки с дымящейся чашкой в руке. По утрам он всегда пил черный кофе и рюмочку коньяку. Мы расселись у палатки на ящиках из-под снарядов и, пока разливали кофе и коньяк, рассказали об утреннем происшествии и результатах обстрела. Пленный нервничал, он не понимал ни слова из того, что мы говорили, выпил несколько рюмок коньяку и беспрестанно курил американские сигареты, которыми его угощал Попов.
— Меня расстреляют? — тихо спросил он Бориса. Борис улыбнулся.
— Мы стреляем только из пушек, а снаряд на тебя жалко тратить.
— Его немедленно вместе с лошадью надо переправить в штаб дивизиона,— сказал Микола Савич.— Я сам отвезу его к капитану Цветкову. Там решат, что делать. Эндруп поедет со мной. Пока мы завтракали, подошел грузовик. Я передал Савичу документы пленного. С трудом загнали пугливую лошадь в кузов, и необычный транспорт покатил в штаб дивизиона, находившийся километрах в десяти. Дик тоже увязался с ними. Он присматривал за конем, которого, как выяснилось, звали Мавром и которого он успел полюбить.
На Южном фронте по-прежнему было спокойно, хотя обе стороны стянули туда крупные силы. Не знали покоя только артиллеристы да летчики. Не проходило дня без бомбежки и обстрела. Мятежники, опасаясь, что пленный лейтенант раскроет многие подробности предстоящей операции, спешно меняли свой план наступления, вели перегруппировку сил. Это, в свою очередь, заставляло нас все время быть начеку. В один прекрасный день из мадридского госпиталя вернулся Ян Церинь. Он привез с собой целый чемодан сладостей и хорошего вина. Мы решили отметить его возвращение и вечером собрались на кухне Пендрика. Кухня помещалась в доме одного крестьянина в двух километрах от батареи. Жена хозяина умерла, сыновья ушли на фронт, родные перебрались дальше в тыл, и только старик остался присматривать за небольшим виноградником и огородом. Вечер был теплый, небо ясное, звезды сверкали, как алмазы.
Пендрик накрыл стол под высоким эвкалиптом на берегу пересохшего ручья. Старик крестьянин, Пендрик и другие повара встретили нас как дорогих гостей. Крестьянин принес из погреба бутыль удивительно ароматного муската. Старику было за семьдесят, но у него сохранился ясный, чистый голос. «Оттого, что курево отроду в рот не беру!» — объяснил он и спел нам фламенко, сложенное им самим. Потом мы пели латышские, русские, болгарские, югославские песни. Старик был в восторге.
— За наших братьев из интербригады! — воскликнул он, подняв кружку с ароматным мускатом.— У нас хорошая земля, хорошие плоды, хорошее вино. А когда вся Испания станет свободной, у нас вырастут и хорошие люди. Такие же хорошие, как у русских. Такие же хорошие, как у вас.
— У вас замечательные люди! — сказал Борис.
— Да, у нас хорошие люди, но и мерзавцев хватает,— возразил крестьянин.— У нас еще много фашистов,
шпионов, предателей, бандитов. Чтобы выросли хоро-* шие люди, нужна свобода. Хорошие люди, как хорошие быки, вырастают только на свободе. Тогда и жизнь будет лучше. Мой виноградник и огород задыхаются от жажды. Вся Андалусия, Эстремадура задыхаются от жажды. Когда кончится война и вернутся мои сыновья, мы запрудим эту речушку. Она перестанет мелеть и даст нам много воды. Одним колодцем нельзя напоить поля. Приезжайте, товарищи, к нам после войны и тогда увидите, что значит жить на свободе! Тогда я угощу вас таким вином, какого вы отроду не пивали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153