У мужчины — нередкий сюжет во сне — неузнаваемое лицо. До этого я жил в малолюдном чешском пограничье, а поскольку прежде был знаменитой личностью, после моей мнимой смерти на родине мне поставили бюст. Я вернулся в родные места и водил людей смотреть мой бюст (в расчете на то, что они меня узнают, а?), но когда мое разоблачение стало неотвратимым, я снова смылся в тот пограничный госхоз, потому что боялся жить под своим настоящим именем, в своей настоящей жизни...
Черные дыры подстерегают нас не только во вселенной...
Вспомните хотя бы, с какими чувствами читаем мы собственный гороскоп!
Вроде бы и не веришь, а все-таки чего-то ищешь. Сознаешь, что это игра, но лестные прогнозы тебя радуют, а что не нравится — отметаешь.
Статья «Как человек принимает преждевременную смерть». (Преждевременную? Вроде моей?)
И я читаю о тех, кто узнал, что умрет намного раньше, чем рассчитывал. Например, я.
Читая дальше, выясняю, что уже вышел из состояния шока, устоял перед жестокой вестью о своем скором исчезновении.
1. Читаю, что воспринимал этот факт как абсурдную, чудовищную ошибку. Меня, именно меня уничтожит рак! Это не случайность, а глупая, обыкновенная ошибка, из тех, что происходят сплошь и рядом.
2. Потом я поверил в неизбежность. Читаю: после этого я разъярился.
3. Затем свожу счеты с судьбой, и меня охватывает беспощадная депрессия. Страшно ли такое? Потом я смирюсь, начну опускаться, дичать. И наконец читаю свой же эпиграф: «Все гиль и тлен».
4. Неверие сменяется надеждой: что, если удастся преодолеть болезнь?.. И я, самообольщаясь, буду жадно слушать любого, кто поддержит меня в этом уповании.
5. Потом огонек надежды померкнет, и я превращусь в иронизирующего пессимиста. К этому времени я напрочь потеряю всякую веру в свое спасение и приму приговор судьбы стойко, как неисправимый преступник. Мрак везде мрачный, но в тюрьме он мрачнее всего. В тюрьме темно и днем, окошко — не больше ладони, а на нем еще и решетка...
6. В конце концов я окончательно смирюсь со всем — оставлю всякие философствования, мной всецело завладеют мысли о смерти, она будет звать, манить, убаюкивать — я возжажду ее сильнее, чем алчущий — воды, а уставший сна. Потом любопытство мое ослабеет, потому что, в каких бы обличьях и одеждах ни являлась смерть, ее всегда узнаешь по тупой косе.
Я аккуратно, по порядку, переписал все это на лист ватмана и прикнопил его над кроватью. Итак, постепенно
я пройду через все эти стадии, от первого до последнего пункта.
Я говорю совершенно искренне — поначалу я собирался, наблюдая за собой, может быть, даже посмеяться над этими заповедями. Читать-то об этом легко, куда труднее — писать, но всего труднее — рассказывать, да, рассказывать о своих переживаниях, о своем опыте... Иной раз забудешься, собьешься с мелодии — то вдруг появится темное пятно на чистом месте, то нащупаешь округлость, которой там не должно быть, или, не дай бог, почуешь такие запахи, от которых свернет нос...
В самом деле, сколько раз человек за свою жизнь подводит итоги? В широком смысле? Не отмахивайтесь, а честно признайтесь, я же вот говорю. Я могу насчитать две-три попытки, о которых забывал, едва утрясались серьезные неприятности, в общем, они значения не имеют, о них нечего говорить. А что можно еще сказать о моей жизни? Я упоминал уже о заботах, связанных с деньгами; ради них пожертвовал я всем, что потом с их же помощью тщетно пытался обрести, ну и что?!
Хныкать не стану!
Ни привязанности детей, ни добрых чувств хотя бы одной из моих бывших жен я не купил. Удивительно, я такого не ожидал, но это факт. Не надеются получить от меня еще чего-нибудь и в то же время оскорблены тем, что не уверены, достанется ли им все наследство.
Я сижу в подвальной квартире и думаю о своей вилле, своем доме, своем шикарном жилище в центре города и вижу через решетку ноги прохожих, но чувствую себя не королем ужей, а просто крысой. Моросит дождь.
Точно так поджидал я своих деловых партнеров. Со злорадством наблюдал их беспокойную походку, нервное поглядыванье на часы. Самая пустынная улочка во всем городе, где, кроме моей, нет других квартир, да и это, собственно, не квартира, в жилищном реестре она значится заброшенным складом, а эта улочка скорее проходной двор. Тем она милее мне.
Впервые закуриваю здесь. Каким чужим и странным кажется мне дым выкуренной мной сигареты! Никак не привыкну. Пока учился, был заядлым курильщиком. Потом тридцать лет не брал сигареты в рот. По вечерам с удовлетворением подсчитывал, сколько крон сэкономил за день на сигаретах, кофе и выпивке...
Дождь забарабанил по лужам, выдувая пузыри. В детстве мы радовались им: пузыри, пузыри — скоро конец
дождю! Тьфу! Да любой из нас всего-навсего мыльный пузырь, плавно возносящаяся оболочка, потом пузырь мутнеет, темнеет и — хлоп! Лопнет — и нет его!
Я лег на широкую постель, на которой ни разу не спал. Раскладывал на ней разные бумаги, сидел, раза два ею воспользовался брат Рудо, когда, взывая к женским чарам, пробивался на место повыше. Впрочем! Однажды я все-таки отлеживался здесь — чего-то там обмывали на работе. Вообще же ни до этого, ни потом я, пока обделывал дела, ни разу не съел и не выпил ни капельки, а в тот раз меня что-то взяли сомнения насчет правильности моей жизни, всплеск зависти к людям, с которыми я имел дело, к тем, что дорогой ценой платили за свои тщеславные претензии и жалкие страстишки,— эта публика сбила меня с толку, смутила душу...
Концом лакированного штиблета я ткнул в дверцу шкафа, забитого документами. Поэтажные планы, сберкнижки, маленький сейф с валютой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34