— Ты знаешь, кто наблюдал за твоей, работой? — Знаю,— ответил Ярцев.
— Тогда непонятно твое поведение: он к тебе лицом, а. ты к нему спиной.
— Некогда было поворачиваться.
— Детина,—проворчал бригадир,— нас оконфузил и Форда озадачил...
Под словом «детина» бригадир подразумевал что-то угловатое с задатками непонятных способностей: то ли ломовик в пристяжке, то ли теленок в упряжке.
После двухнедельной стажировки в цехе двигателей Ярцев перешел на линию сборки передней подвески, затем на комплектовку задних мостов.. Все шоферы-испытатели должны были периодически посещать различные цехи. Это не устраивало Ярцева. Он решил постоянно стажироваться в тех цехах, где технология изготовления, деталей ему была мало известна. Стажироваться постоянно, независимо от личного графика выхода на основную работу по обкатке серийных машин: обкатает норму и снова в цех, порой без передышки, даже в ночную смену выходил...
Можно было подумать, что он стал безответным терпеливцем с глухим сердцем или был одержим, каким-то
замыслом открытия в автомобильном деле. Нет, ни то и ни другое. И огорчения и радости он переживал, пожалуй, больше, чем самые восторженные натуры. Конечно, надо иметь силу воли и умение прятать раздражение за щит внешнего спокойствия и не проявлять телячьего восторга по всякому поводу: слезы и смех висят на одной струне. Не был он одержим и замыслами открытия. Не ладилось у него что-то с партийностью, о чем он не делился даже со своими верными друзьями. Сходит на прежнее место работы, в автоколонну, затем в партком строительного управления и возвращается будто свинцом налитый. Ни улыбкой, Ни словом ни одной черточки на его лице не оживишь.
Друзья не приставали к нему с расспросами. Лишь дотошный Афоня Яманов не мог смириться с тяжестью во взгляде Ярцева.
-Хватит, Василий,—сказал как-то Афоня,—хватит играть в молчанку.
— А ты чего напугался? — спросил Василий.
— Вижу, перетянулся ты шибко.
— Иначе не могу.
— Не обманывай себя и друзей.
— Не пойму, о чем речь: ты подозреваешь меня в нечестности?
— Не подозреваю, а говорю: пора снимать тогу невозмутимости, иначе останется за тобой кличка «увалень». Будто не ты строил завод, а кто-то другой, будто ты тут чужой человек, ничто тебя не волнует.
— Преувеличиваешь,— возразил Василий.
— Преувеличиваю, но терпеливость твоя удивляет нас. Ты случаем не кержак?
— Нет, евангелист,—ответил Василий,— скоро в трясуны запишусь.
— А я завтра сделаю рупор и пойду по цехам митинговать за качество....
В начале стройки, когда верилось и не верилось, что можно привыкнуть к степному пустырю, утыканному колышками планировщиков, и даже в тот момент, когда стали вырастать корпуса огромного завода,— пока пустые коробки, в которых гудел морозный ветер,— Ярцев мог без обиды выслушать любой упрек: тут моего один мизер. Но затем, когда эти коробки стали заполняться станками, когда из бесконечного множества железок стали формиро-
ваться такие красивые линии гигантского конвейера,— ка-кая техника пришла на помощь человеку! — тогда Ярцев стал прирастать к заводу. Его потянуло от руля послушного ему самосвала к познанию секретов автоматики, электронной техники. Сколько сил потратил на это! А если спросить иностранцев, шеф-монтажников, из которых он вытягивал все, что ему надо было знать? Те даже жаловались, что «детина» выжимает из них сведения, вплоть до технологии отдельных деталей. Ясно, что не тот ход выбрал Афоня для откровенного разговора. Запоздал он приписывать Василию безразличие к заводским делам. Разве можно снести такую напраслину? В момент пробного пуска второй линии конвейера, с которого сошли первые десятки автомобилей новой формы — универсалы вишневого цвета, зеленого и слоновой кости,— у Ярцева от радости в самом деле поднялось давление и разболелась голова. Какое же тут безразличие?
— Не подозревал, что ты такой злой,— ответил Ярцев и замолчал. Больше Афоня не смог добиться от него ни слова.
Ярцев признался друзьям, что после совещания по управлению производством, на котором шла речь о том, что каждый рабочий должен взять на себя право и ответственность быть хозяином своего завода, работать по совести и бить по рукам бракоделов, допустил несколько слишком прямолинейных ходов. Заметив разгильдяя, который на подгонке штуцеров тормозных трубок применял вместо разводного ключа зубило с молотком, Ярцев чуть было не пустил в ход свои кулаки. Но сдержался, просто вырвал из рук зубило с молотком с такой силой, что у того хрустнули пальцы, а назавтра распухли ладони. Жаловаться бракодел не стал — вина налицо, за порчу штуцеров можно угодить на скамью подсудимых. Одного забулдыгу застал в коллекторе литейки с фляжкой водки — опохмелялся после вчерашней перегрузки. Ярцев «макнул» его в отстойнике с мыльной водой. Забулдыга отрезвел и стал просить, чтобы об этой процедуре никто не знал.
— Если понял, промолчу,— пообещал Ярцев.
— Понял,— заверил тот.
Вот ведь как получается: личные обиды, даже физическую боль можно перетерпеть, но как воздействовать на тех, кто лихорадит целый цех и даже весь завод? Умные люди говорят: языком болтай, а рукам воли не давай.
А что толку от разговоров: о таких разгильдяях говорят, кажется, с начала первой пятилетки, а они не переводятся.
Ярцев не собирался оправдывать свой жесткий метод воспитания. Ведь если бы кто-то из «обиженных» выступил против него на профсоюзном собрании, то пришлось бы уходить с работы с такой характеристикой, которую родной матери не покажешь: рукоприкладство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65