Он оказался весьма остроумным человеком. Признаться, он даже нам немножко мешал, когда приходил на места наших исследований и, не спеша покуривая трубку, рассказывал бездну разных историй. Во всех этих историях так или иначе участвовал он сам и обычно являлся героем. Рассказывал он великолепно; слушали мы его с большим интересом и только потом спохватывались, что потеряли время.
Мы прозвали его бывалым человеком. Нам он нравился все больше и больше.
Через несколько дней погода испортилась, стало, правда, теплее, всего — 8°С вместо —30°, но зато подул ветер, небо затянула низкая облачность. Пошел снег. Тут-то Арктика и показала нам один из своих сюрпризов. Очевидно, с изменением давления на огромном ее пространстве возникла целая серия крутых волн, которые, пройдя под ледяным покровом, начали его ломать. Была разрушена и наша льдина. Трещина прошла через аэродром, отколов часть его.
Пока мы обследовали район, куда и как пошли трещины, в лагере что-то, очевидно, произошло. В воздухе послышался гул, и скоро с аэродрома взлетел самолет «бывалого человека». Мы обрадовались.
Сразу видно «бывалого»: полетел осмотреть район разрушения с воздуха, — решили мы. Действительно, самолет сделал несколько кругов, а потом развернулся и ушел в южном направлении. Когда мы пришли в лагерь, то увидели разъяренного коменданта нашего аэродрома. Он буквально был вне себя. Комендантом нашего аэродрома был старый заслуженный летчик, который уже перестал летать, и на него возложили руководство полетами.
— Что произошло?
— Мерзавец! — выругался комендант. — Трус: бросил все и улетел, — буркнул он.
— Кто трус? — робко спросили мы.
— «Кто, кто»!.. Ваш любимец Бывалый. Я ему разрешил взлететь осмотреть район, а он полетел и сообщил, что сесть не может. Видите ли, аэродром мал. Бросил нас и полетел на базу.
Мы не сразу поняли, что сделал Бывалый. Все стало очевидным, когда пришлось улетать. Наш самолет оказался сильно перегруженным и мог разбиться. Этот поступок был равносилен предательству в бою. Оценив обстановку, мы запросили по радио начальника экспедиции. Но он почему-то не отвечал. Это было странно, тем более, что четкость и оперативность его были всем известны.
Как потом выяснилось, начальник находился в это время с группой самолетов на самом северном полюсе. У них произошла та же история, что и у нас. Едва успели они сесть на лед, как его поломало, и самолетам пришлось перебираться на многолетние неровные льды. Начались передвижки. Положение оказалось очень сложным и даже тревожным. Временно радиосвязь прекратилась. Когда связь с «Большой землей» снова восстановили, начальник передал нам свое распоряжение. Оно гласило:
«Поступать сообразно обстоятельствам, рекомендую ждать до выяснения, как пойдут процессы разрушения дальше. Возможно, разлом остановится. Если этого не произойдет, разрешаю улетать. Главное — безопасность людей, сохранность научных материалов. Все остальное, вплоть до научного оборудования, разрешаю оставить на льду».
Мы стали ждать. Арктика — это прежде всего терпение. Процесс разрушения приостановился, и мы два дня продолжали работать, находясь, как говорят, начеку. Усилили дежурство, ежечасно обходили аэродром. Комендант нас всех собрал и распределил, кто что должен делать в случае аврала. Самолет все время находился в готовности, моторы периодически прогревали. Спали мы не раздеваясь; у каждого с собой была сумка, рюкзак с научными материалами и небольшой «аварийный» запас продовольствия, состоящий из нескольких плиток шоколада и галет. Все было облегчено, но даже и при этих условиях самолет мог забрать всех людей только с огромной перегрузкой, превышающей всякие нормы. Было очень жалко расставаться с приборами и оборудованием, и мы в глубине души надеялись, что все обойдется благополучно и удастся вывезти приборы. Но Арктика решила иначе. Утром на второй день, когда наши дежурные проходили мимо палатки радистов, лед
перед ними лопнул и трещина стала расходиться. Она прошла под палаткой. Дно палатки стало свешиваться над водой. Еще несколько мгновений — и спящие там люди захлебнутся в воде, накрытые брезентом падающей палатки. Дежурные бросились к палатке и разрезали ее, вытащив оттуда заспанных людей. Они имели совершенно ошалелый вид и не могли сообразить, что же произошло.
Трещина быстро расширялась и подошла к самолету, пройдя под хвостовой лыжей. Был дан сигнал тревоги. Все выбежали — надо было спасать самолет. Кое-как удалось его передвинуть. Комендант дал команду улетать. Мы быстро заскочили в самолет. Моторы были уже нагреты, и он вырулил на беговую дорожку. Предстояло самое опасное — взлететь. Теперь наша судьба и жизнь зависели от летчика. Взлетит он с укороченного аэродрома, который стал уже ломаться, или врежется в торосы?
Моторы бешено взревели, и самолет побежал. В окно мы видели, как начала расходиться трещина. Очевидно, все мы были бледны. Никто не говорил. Было тихо. Только ревели моторы. Всех давило одно чувство надвинувшейся опасности, преодолеть которую мы все были бессильны. Нам оставалось только ждать. А самолет бежал и бежал. Вот-вот должна быть» уже поперечная гряда. Почему же мы не взлетаем? Еще секунда, и будет поздно: мы врежемся в лед.
Но самолет взлетел. Он прошел над самыми торосами. Наверное, всего 10—20 сантиметров отделяло его от верха ледяных гряд. О, эти 10—20 сантиметров, — они спасли нам жизнь! Не будь их, тогда груда обломков была бы на сверкающих льдах в белом пятне Арктики.
Когда самолет поднялся, гнетущее ожидание чего-то страшного рассеялось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68