Стоит ли печалиться? Вот только с лопатами поторопился: зампотех теперь будет звонить везде. Но старому
прапорщику остается лишь ворчать да завидовать молодежи... Как там Русинов — пережил свой промах или еще ахает? За тактические учения ему тоже четверку поставили: недружно начал атаку. Да, кстати, где же он?..»
Приподнялся, ощупал койку товарища: пустая! «Сразу после ужина исчез, да так ловко, что я и не заметил,— размышлял Евгений.— Куда он мог ускользнуть? На него это не похоже: был примерным домоседом...»
На ужин собрались поздно. Анатолий все оттягивал, дескать, нечего спешить. А когда вошли в обеденную палатку, там было почти пусто. Заведующая, Любовь Гавриловна, статная и пышнотелая молодица с зеленоватыми, как у русалки, глазами подводила итог дня в окружении официанток. Она сама привечала Русинова и Дремина, словно те пришли в гости к ней.
«Неужели Толька завел шуры-муры с заведующей? — недоумевал Евгений.— Второй вечер куда-то исчезает незаметно. Если так, то он проходимец, каких поискать. Но вот вернется, прижму его к стенке».
Послышался сдержанный говор. Комбат Загоров, его заместитель по политчасти майор Чугуев и начальник штаба майор Корольков прошли в комнату для старших офицеров. Дверь почему-то осталась неприкрытой, и отчетливо слышны были голоса.
— Надоело возиться с этим нытиком! Не сдал тогда на классность, жаловаться начал,— ворчал комбат.
Евгений насторожился: речь шла о механике его взвода рядовом Виноходове. Оказывается, Микульский не просто доложил о задержке на болоте, но и сообщил, чем она вызвана. Приглашенный к майору Чугуеву на беседу, механик признался, что забыл законтрить муфту после регулировочных работ.
«А я так и не поговорил с ним после учений! — запоздало досадовал взводный.— Чего это прапорщик начал подкапываться? Вечно что-то выискивает... Ну погоди, Са-рафим-Херувим, я тебя так отделаю при всех, что не захочешь больше соваться, куда не просят...»
Майор Чугуев уверял, что Виноходов впервые допустил такой промах и можно ограничиться выговором.
— Нет, Василий Нилович, тут вы в корне неправы,— возразил Загоров.— Что значит — впервые? В бою он подставил бы под удар своих товарищей, и для них это плохо бы кончилось. Для всех!.. Не говорят же, что сдался врагу или предал впервые.
Снова послышался сдержанно-возражающий голос Чугуева:
— Алексей Петрович, но нельзя же каждый такой случай возводить в трибунальную степень. В мирных условиях солдат учится всему: и умению воевать, и чувству высокой ответственности.
— Во-во-во! Чувству ответственности... А чтобы оно становилось нормой поведения, не следует ограничиваться душеспасительными беседами, как это делаете вы. Нужно наказывать — и пожестче. Только тогда будет толк. В каждом проступке, кроме факта нарушения дисциплины, надо видеть еще и тенденцию. Есть незначительные, на первый взгляд, грешки, но имеющие опасную направленность. Сегодня по вине механика засел на заболоченном участке танк. Завтра случится еще что-нибудь. А послезавтра какой-нибудь разиня-наводчик, запутавшись и потеряв ориентировку, расстреляет полигонную вышку, где будут люди.
— Не надо, Алексей Петрович. Нуль в квадрат не возводится.— Замполит любил оперировать математическими терминами. Евгений слышал, будто Загоров и Чугуев не ладят между собой. Теперь вот явственно почувствовал и усмотрел в этом угрозу для себя: спор-то зашел из-за солдата его взвода. Завтра наверняка вызовут и его, лейтенанта Дремина...
Разговор возобновился и после нескольких реплик приобрел неожиданное направление.
— Да-а, наше русское благодушие не истребила даже Великая Отечественная,— с горечью молвил комбат.— А ведь сколько прекрасных людей погубило оно! Во время войны я был пятилетним несмышленышем и то запомнил один случай. Не могу сказать, где это было,— под Гомелем или под Брянском. Мы оказались на территории, занятой фашистами. Меня то вел за руку, то нес на закорках сержант, человек сильный и добрый. Под вечер мы, очень голодные, осторожно вошли в небольшой хутор. И тут увидели такую картину: какой-то подлец ездит на подводе по дворам и требует, чтобы крестьяне сдавали продукты для вражеской армии. Сержант ловко обезоружил предателя и так его пугнул, что тот без оглядки бежал с хутора. Как вы думаете, верно ли он поступил?
— Пожалуй, верно...
— А вот и нет! Не успели мы поесть у одной старушки, как хутор оцепили немцы. Сержанта схватили и тут же убили. Вывод элементарный: встретил подлеца — не надо красивых и гуманных жестов. Пришиби на месте! Сделал бы это сержант и остался бы жив.
— На жестокость не каждый сразу решится,— подал голос Чугуев после некоторого раздумья.— Вы же сказали, что сержант был добрым.
— Не сразу — говорите?.. А враг идет на жестокость сразу! И мы должны помнить это, как дважды два — четыре. Значит, солдат наш должен быть не только обученным и сильным, но и решительным. В каких условиях живет и воспитывается наш солдат? Дома его родители опекают. В детском садике, школе — тоже хватает сердобольных. Чуть кто обидел будущего гражданина — сейчас же появится десять заступников. А в армии? Та же картина. Мы объективно воспитываем сострадание к подобному себе. Дело это нужное, важное, но оно окажет нам плохую услугу в случае военного конфликта. Сознание того, что человека надо жалеть, будет размагничивать солдата в боевой обстановке. Он будет думать, авось и здесь его пощадят, авось командир не пошлет на верную гибель. А командир обязан послать! На то он и поставлен, на то и власть ему дана. И война никого не щадит, и враг безжалостен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104