.. Я надеюсь, я даже уверен, что они будут скоро разоблачены. Народ Бухары заживет счастливо, в достатке... Никто не сможет повернуть колесо истории вспять! Пусть Асад убьет меня, тебя и еще сотни людей, он все равно не достигнет своей гнусной цели! Он приговорен самой историей, он будет уничтожен! Народ Бухары рука об руку с другими братскими народами пойдет вперед, к счастью!..
— Да, да,— горячо воскликнул Сайд Пахлаван, прерывая Хайдаркула.— Все одиннадцать ворот Бухары... нет, даже все двенадцать будут открыты для счастья... Ветер свободы ворвется в них...
— О да, все двенадцать ворот Бухары!.. Но сейчас еще многое не отстоялось... Дерутся за должности, чины, вместо того чтобы объединиться и бороться с настоящими врагами — басмачами, приверженцами эмира, старыми чиновниками. Им нет дела до нужд народа, до блага народа... они думают только о себе и растаскивают народное добро. Но трудовой народ — истинный хозяин государства, он не потерпит такого надругательства, выбросит всю эту нечисть и позаботится о благе народа. Не горюй, Саид-джан, темная ночь сменится ясным днем!
Сайд Пахлаван невольно взглянул на окошечко над дверью.
За ним стояла тьма. Но по звукам голосов и топоту ног во дворе можно было понять, что там большая суматоха. Громыхало оружие — очевидно, вооруженные воины бегали в мехманхану и обратно. Внимательно прислушавшись, узники услышали и конский топот, и скрип арбы. Люди во дворе громко перекликались, ругались, о чем-то спорили. Порой все голоса перекрывал мощный, устрашающий бас Махсума, отдававшего распоряжения.
— Странно! — сказал Хайдаркул.— Они как будто уходят... Неужели они узнали, что должно произойти этой ночью!
— Ничего странного! Вы ведь сами сказали, что у Асада всюду свои люди. По-моему, Низамиддин один из них...
— Возможно,— сказал, подумав, Хайдаркул,— иногда и у меня возникало подозрение. Но о том, что намечалось в эту ночь, он не знал.
— А может быть, и знал.
Во дворе раздался грохот, как от падения на землю тяжелого металлического предмета. И тут же узники услышали голос Окилова:
— Подлец, держал ты когда-нибудь в руках оружие?! Подними!
— Видно, пулемет тащат,— сказал Сайд Пахлаван.— Был один в запасе, стоял, смазанный, на складе. Против басмачей Асад ни разу его в ход не пускал.
— Значит, они готовятся к бою... Как бы наши не понесли большие потери... Ведь мы рассчитывали на внезапность нападения, а теперь они успеют подготовиться.
— Да, ведь и они хотят выжить.
— Коварство Асада Махсума известно. Если бы я был...
Его прервали глухие удары в заднюю стену подвала. Кто-то топором или мотыгой ломал ее. Неужели пришла помощь и они сейчас выйдут на свободу из этой страшной тюрьмы?! Смирившиеся было со своей тяжелой участью, они сразу воспрянули духом. Удары, рушившие стену, звучали для них ласкающей уши музыкой. Прислушивались они и к тому, что происходит за дверью.
«О если бы,— как заклятье, повторял про себя Хайдаркул,— если бы наши избавители поспели раньше, чем люди Асада!..»
Каждый удар в стену, каждый падающий комок глины приближал свободу — словно спадали одно за другим звенья цепей... И вдруг раздался повелительный голос Асада:
— У нас осталось полчаса... Необходимо за это время все закончить и расправиться с изменниками! Я ухожу на женскую половину.
Готовьте к выезду фаэтон!
— Не беспокойтесь, все будет сделано вовремя,— ответил голос Оки-лова.
Хайдаркул схватил Сайда Пахлавана за руку; она была холодна, как лед, его била мелкая дрожь... В эту же секунду внутрь подвала упал первый кирпич, и в открытый проем ворвалась струя свежего воздуха...
У Ойши в этот вечер все время дергалась левая бровь. «Не к беде ли какой?» — сказала она матери.
— У женщин все приметы действуют наоборот: если дергается левая бровь, значит, суждено тебе радоваться.
— Нет,— возразила Ойша,— у меня тяжело на сердце, беспокоюсь за дядю... Я Махсуму совсем перестала верить. Он сам не дает нам свидеться, а говорит, что дядя проклял меня... Это ложь!
— Повариха мне сказала, что дядя обучает воинов, что-то им рассказывает.., Мог бы, кажется, хоть раз навестить, проведать, как мы живем... Совести у него нет!
— А я думаю, что Махсум его не пускает.
— Он Махсума не боится!
— Господи...— Только Ойша собралась вознести просьбу к богу о ниспослании беды Махсуму, как сверкнула молния и загрохотал гром.
Обе женщины в страхе пробормотали слова молитвы и поплевали, как полагается в таких случаях, на свои воротники.
— Наверное, сейчас ливень пойдет,— сказала Ойша.
— Вот и хорошо! Весной нужен ливень.
Вскоре дождь забарабанил по крыше, застучал в дверь. При свете тридцатилинейной лампы Раджаб-биби что-то шила, Ойша вышивала. Обе женщины грустно молчали, думая о своем.
В последнее время Ойша совсем охладела к Махсуму, минутами он даже внушал ей отвращение; она не могла простить ему лжи о Кариме, и чем дальше шло время, тем больше тосковала она по бывшему своему жениху. Мысленно она каялась перед ним, просила прощения, говорила, что у нее не было выхода. Она слабая, беззащитная женщина, что ей было делать?
Таясь от матери, Ойша потихоньку плакала. Видела она, что и мать страдает. Раджаб-биби уже не верила лживым обещаниям Асада Махсума помириться с Хайдаркулом. Иногда она порывалась попросить кого-нибудь, чтобы привели к ней брата... Или думала пойти к нему, упасть в ноги и просить прощения. Но не решалась ни на то, ни на другое, боялась Махсума, боялась за дочь; если бы он узнал о ее намерениях, несдобровать им обеим.
Дождь прошел. Раджаб-биби клонило ко сну.
— Пойду лягу,— сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123