Ладно сидела на нем гимнастерка, суконные брюки. Из прежней одежды осталась только бухарская шапка.
— Пора вам уже фуражку надеть! — сказал Амон, оглядывая его.
— А что ты думаешь, и надену! Ведь говорится, идешь в страну одноглазых, сам одноглазым стань!
— Верно, верно,— подхватил Смирнов и тут же задумался. — А смерть бая не вызвала волнений? — заговорил он снова.— Бухарские власти не начали хватать людей, разыскивая виновника?
— Конечно, они подняли шум. Да только как им узнать, чьих рук это дело? Все сбиты с толку, следы запутаны, они совсем голову потеряли...
Смирнов продолжал задумчиво:
— Боюсь, что гибель одного скорпиона растревожила целый клубок змей... Они засуетятся, зашипят...
— А пусть их! — спокойно сказал Хайдаркул.— Нам-то с вами что за беда? Я теперь подданный белого царя, работаю в русском депо...
Смирнов усмехнулся:
— Э, никакой разницы — что белый царь, что черный царь!.. Вор вора узнает в темноте. А сейчас русский царь напуган, вот он и поддерживает вашего эмира, чтобы все власти были сплочены против народа. Ведь во всех городах рабочие зашевелились, и в Петербурге, и в Москве, и в Баку... Даже в Ташкенте и Самарканде выступают против хозяев... Вот смотри, что пишут в Самарканде...
Смирнов вытащил газету «Самарканд», полученную накануне, и прочел вслух заметку о том, что рабочие самаркандского депо отслужили панихиду в церкви при станции железной дороги по рабочим, павшим месяц тому назад, 9 января в Петербурге.
— Рабочие нашего депо тоже хотят откликнуться, собрать деньги для семей погибших,— закончил Смирнов.
Хайдаркул ничего не понял из этого разговора.
— Каких погибших? Отчего они погибли? — недоуменно спросил он.
— А, он ведь не был на нашем митинге! — воскликнул Амон. Умар-джан коротко рассказал Хайдаркулу о том, что произошло в
Петербурге в воскресенье 9 января, в воскресенье, с которым отныне было неразрывно связано грозное слово— «кровавое».
К концу своего рассказа Умар-джан разгорячился и закончил:
— Теперь ты понимаешь, почему мы должны собрать деньги?
— Конечно,— подхватил Амон,— мы дадим! Ведь рабочие в Петербурге не только для себя требовали, а для всех нас, рабочих людей...
Смирнов, видя, с каким интересом слушает Хайдаркул, стал рассказывать о революционных волнениях в России, как вдруг раздался громкий стук в дверь и чей-то грубый окрик:
— Эй, сарт, открой!
Амон побледнел. Хайдаркул ринулся к окну, но Смирнов его задержал.
— Бесполезно, всюду люди, облава! — сказал он спокойно.— Подождем, узнаем.
— Без паники, товарищи! — сказал Умар-джан.— Амон, открой-ка дверь!
В комнату шумно вошли три жандарма.
— Ого! — воскликнул один из них, видимо начальник. — Да здесь настоящий митинг! А ты, негодяй, что здесь делаешь? Проповедуешь сартам, мутишь!.. Погоди, погоди, и до тебя дойдет очередь!
— Прошу не грубить! Моя фамилия Смирнов, я мастер депо, а это мои рабочие.
— Знаем, знаем, какие тут рабочие... Кто из эгих сартов Хайдаркул? Мгновение все молчали. Амон хотел уже сказать: «Это я», как вышел вперед Хайдаркул:
— Я!
— Давай документ!
Хайдаркул протянул паспорт.
— Так! Правильно. Ну, шагай!
— Куда? За что?
— В полицию! Ты арестован! — сказал начальник и жестом дал понять, чтобы Хайдаркула вывели. Жандармы схватили его за руки, толкнули и повели.
Умар-джан загородил дорогу начальнику.
— За что? — спросил он.— В чем провинился?
— Там разберут!
— Какое право имеете вы нарушать законы? — сказал Смирнов, выйдя на улицу вслед за жандармами.— Почему подвергаете аресту ни в чем не повинного русского подданного?
— Ну, виновен он или нет, там разберутся,— ответил начальник. Жандармы вели Хаидаркула с шашками наголо, но он улыбался и,
оглянувшись на товарищей, весело сказал:
— Не волнуйтесь! Расспросят, выяснят и освободят. Есть ведь закон!
— Все рабочие депо за вас горой встанут, Хайдаркул,— крикнул Смирнов.— Вас освободят!
— Не успокоимся, пока не освободим,— подхватил Умар-джан. Хайдаркул шагал смело, уверенно, с гордо поднятой головой.
ДРУГ И НЕДРУГ
Прошло десять лет... Много воды утекло за эти годы в Зеравшане, много важных событий произошло. Каждый день приносил что-нибудь новое.
Встряхнулась и пришла в движение великая Российская империя. Люди, словно они вдруг заново родились, другими глазами увидели свою жизнь. Они боролись, одерживали победы, терпели поражения — прежнего спокойствия уже не было.
А в Бухаре, еще тысячу лет назад воспетой в поэмах и сказаниях, продолжали оставаться древние, как сама земля, законы и обычаи; за высокими крепостными стенами сонно текла жизнь под «благодатной» сенью его высочества эмира.
Единственно новое, что пришло в Бухару за эти годы,— железная дорога. Поблескивая темной, жирной сталью, она обогнула мазар и устремилась к воротам Кавола, где выстроено одноэтажное здание вокзала.
Сюда несколько раз в день поезд привозил из Кагана грузы и пассажиров. Маленький паровозик, пыхтя и отдуваясь, тянул за собой несколько вагончиков, с трудом преодолевая за полчаса десять — пятнадцать верст от Кагана до Бухары.
В тот день было пасмурно, лил дождь. Перед самым приходом поезда к вокзалу подкатила пролетка с поднятым верхом. Из нее вышел высокий мужчина. Спасаясь от дождя, он накинул поверх чалмы большой платок, так что лица его нельзя было разглядеть. По ботинкам со сбитыми каблуками да поношенному халату можно было догадаться, что незнакомец не из богатого десятка. Купив билет, он торопливо сел в один из ближайших к паровозу вагонов.
В полутемном вагоне было пусто. Тусклый фонарь над дверью освещал проход между скамейками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139