Я понадеялся на вашу милость и дал ей такой совет. Я ей сказал: пойдем, я отведу тебя к баю и попрошу, чтобы он вам с Ибрагимом был вместо отца, чтобы он соединил вас, а вы за это будете молиться за него и работать на него до самой смерти. А бай будет милостив к твоим родителям — даст им пшеницы и масла, чтобы они не умерли с голоду. Вот с этим мы и приехали.
Бай погладил свою бороду, подумал немного, потом поднял голову и спросил меня:
Ты слышала, что староста сказал? Ты согласна?
Я ничего не могла ответить, в горле у меня точно комок застрял, мне хотелось плакать. Но бай продолжал:
Если ты сейчас перед этими уважаемыми людьми скажешь, что ты согласна, я напишу бумагу от твоего имени, поставим печать, а потом я, как условились, женю на тебе Ибрагима.
Услышав имя моего возлюбленного, я немного ожила и согласилась на все условия. Бай сказал, что плату за меня — мешок пшеницы и кувшин кунжутного масла — он отдаст аксакалу, чтобы тот передал их моим родителям.
Отведите ее в чулан! — приказал бай аксакалу.
Аксакал взял меня за руку и отвел в конец двора, в чуланчик, где уже сидели две женщины, подавленные и печальные. Обе они были из соседнего кишлака. Латиф-бай купил их у родственников обе были сироты, без отца и матери, они появились здесь днем раньше меня. От них я узнала, что Ибрагим с другими рабами заперт в соседнем помещении.
Вечером нам принесли поесть — суп и жаркое, остатки от байского угощенья. Мы все трое были голодны, наелись, поблагодарили бога и уснули.
Назавтра случилось такое, что мне даже и рассказывать не хочется, чтобы ты и не знала о таких вещах! О, пусть никогда больше человеческое дитя не разлучается с близкими, не покидает родные места, а если и покинет, то пусть никогда не будет рабом! Раньше я думала, что рабом и невольницей быть — это быть слугой и служанкой. Ну что ж, поработаешь на своего господина, выполнишь все, что велят, съешь свой кусок хлеба, а в остальном — твоя воля. Но скоро я поняла, что, когда становишься невольницей, теряешь и свое человеческое. Самый последний негодяй может бросить камень в невольницу, а она не смеет даже охнуть!
Что невольница, что собака под дверью — все одно! Невольницу покупают и продают, бьют, мучают, используют все ее уменье в работе, все силы и способности, на части рвут, убивают... все можно! Захочет хозяин — отдаст невольницу замуж за своего раба. Если у них родятся дети, они станут такими же рабами. И внуки и правнуки — все они будут рабами, все потомство их будет выброшено из человеческого рода.
Так вот, в тот самый день пришел служащий из суда, сказал, что все мы проданы, записал наши имена на бумаге и объявил, что мы теперь — невольницы Латиф-бая, он купил нас, и мы до конца наших дней в полном его распоряжении, во всем должны быть покорны ему: скажет он — умри,— должны умереть, скажет — живи,— будем жить.
В помещение, где мы находились, принесли мангал с раскаленными углями. Бай сам пришел к нам и приказал одной из нас снять штаны. Мы все трое закричали: что это значит, зачем он нас так срамит? Бай засмеялся, объяснил: есть такое правило, что у раба на теле хозяин ставит клеймо,— если раб или невольница вздумают убежать, их всегда можно будет опознать по этому знаку. После этого разъяснения бай приказал слугам приступить к делу, и те, не обращая внимания на наши вопли и крики, наложили раскаленное клеймо нам на спины и ягодицы. Несчастные мои подруги, и так полуживые от страха, упали без чувств от невыносимой боли. Меня же от запаха горелого человеческого мяса стошнило, и я лежала, свернувшись в комок, почти без памяти. Немного погодя послышались крики и вопли из соседнего помещения — там клеймили парней. До полудня продолжалось это: бай клеймил купленных им рабов и невольниц...
Через неделю, когда наши раны зажили и сами мы окрепли, потому что кормили нас хорошо, давали жирную, сытную пищу, нас отправили в далекую Бухару. Мы, женщины, уселись на вещах, нагруженных на арбы, мужчины шли пешком, а всех нас окружили слуги бая верхом на лошадях. Только в день отъезда увиделись мы с Ибрагимом. Со слезами он упрекал меня: зачем я сделала такую глупость — сама себя погубила! Я объяснила, почему я на это решилась, и сказала, что бай обещал поженить нас. Ибрагим недоверчиво покачал головой.
С мучениями мы десять дней добирались до Бухары. Но бай не пустил нас в город. Он погнал нас в свой сад за воротами Каракуля. Там мы три дня отдыхали. Потом на всех, кроме меня и Ибрагима, надели чистую одежду, прихорошили немного и куда-то погнали. После мы узнали, что по распоряжению бая их повели продавать.
И все же надо правду сказать: бай, да воздаст ему бог добром за это, сдержал свое обещание и через месяц выдал меня за Ибрагима. Мы за это обещали служить ему, не жалея сил, до конца жизни.
Спрашиваешь, когда это было? В тот год в Бухаре вступил на трон Батырхан, дед теперешнего эмира Абдулахада.
Ибрагим и я стали работать помощниками садовника в байском саду. Садовник был хороший старик. Он жалел нас, не обременял работой, учил своему искусству. Мы и раньше немножко знали это дело, понимали садовника с полуслова, быстро выполняли всякое приказание, и он всегда хвалил нас баю.
Через год я забеременела. Мы с Ибрагимом и радовались будущему ребенку, и тревожились за него. Каждому человеку хочется ребенка, каждому дорого свое дитя. Но ведь мы были бесправными рабами, и нашему ребенку суждена такая же доля. Поэтому я, продолжая выполнять тяжелые работы, влезала на деревья, прыгала с высоты — и добилась своего: началось кровотечение, и я выкинула. И еще несколько раз я снова беременела, и каждый раз все кончалось выкидышем — даже в четыре, в шесть месяцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139