В нем останавливается всякий раз Анна Сергеевна, приезжая в Москву на свидание с Гуро-- вым.
Как могло случиться, что Авилова не узнала себя в Анне Сергеевне? Не узнала свой голос в коротком монологе, где Анна Сергеевна говорит о себе: «...меня томило любопытство... ведь есть же,— говорила я себе,— другая жизнь. Хотелось пожить! Пожить и пожить...»
Это ее интонация, хорошо знакомая мне теперь по ее записям и дневникам. Тот же взволнованный голос. Самая фраза, словно оттуда вынутая:
«Хотелось пожить! Пожить и пожить...»
Не узнала себя. Помешала неуверенность, «никогда не верила, что он меня любит». Или то, что она знала наверняка, этого не было.
И — не могло быть. Потому что «будут жертвы»...
...Юрий Соболев в своей книге «Чехов» (издательство «Федерация», 1930) насильственно притягивает рассказ «Дама с собачкой» к едва возникшей в ту пору в жизни Антона Павловича Ольге Леонардовне Книппер. Первые письма будущей жене датированы 1899 годом. В том же году написана «Дама с собачкой». Это горестный рассказ о любви без будущего. Он создан на перекрестке минувшего с новым, едва возникшим. Рассказ-прощанье.
«Я умею писать только по воспоминаниям и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно...» (письмо Чехова Батюшкову от 15/27 декабря 1897 года).
Близилась пора воспоминаний.
«Она плакала от волнения, от скорбного сознания, что их жизнь так печально сложилась...»
«...печально сложилась» у Чехова с Авиловой.
С Ольгой Книппер все еще только складывалось и все было впереди.
Лидия Алексеевна Авилова посвящает главу своих записок поездке в Крым с мужем и дочерью Ниной.
«Я помню свои мысли на балконе — в Симеизе. Миша подошел ко мне и обнял меня.
— Ты думаешь о судьбе своих детей.
— Почему ты угадал?
— Я знаю.
Я прислонилась к нему, и мы думали вместе. Но молчали. Чувства Миши и его мысли были всегда гораздо нежнее, мягче его слов. Я знаю, что тогда мы думали и чувствовали одно и то же...
Разве жизнь так богата счастьем, чтобы его выбирать?
В эту весну двое из моих трех нашли свое счастье, захотели его всей душой. И эти двое спросили у нас: «Можно? Вы согласны? Вы поможете нам быть счастливыми...»
...Мы, разные, но одинаково любящие, мы могли сказать только то, что кричала нам наша любовь. И я, после тяжкого разочарования в себе, в своем знании и опыте... хотела (детям.— Я. Г,) счастья во что бы то ни стало. Я хотела его с отчаяньем, с безумьем. Отец хотел осторожно... с проницательностью, свойственной ему во всем... Он боялся. Но не только боялся: он ревновал.
...Да, когда мы глядели тогда, обнявшись, на море и молчали, это была, кажется, самая многозначительная минута нашей общей жизни. Какое чувство! Ему нет слов! Точно наши двое из трех уплывали от нас в это безбрежное море...»
Переживание, которое мог разделить с ней только один человек на всей земле — Михаил Федорович Авилов.
...Со смертью Антона Павловича для Авилова наступила пора покоя. И для нее отчасти тоже.
«Разве любить — значит быть счастливой?..»
Покой вспоминался потом как счастье. Главу, посвященную смерти мужа, она называет «Последний день счастливой жизни».
Случались дни, исполненные мира и благодати. Чаще случались они летом в родных Клекотках.
«Я сижу в кабинете со спущенными шторами. Хочется писать, но ручка прилипает к пальцам... из чернильницы лезут мухи.
...Ах, сколько было этих дней в кабинете, с мухами, жарой, с мыслями о чьих-то чужих и небывалых жизнях, потому что в своей было тихо, покойно, жарко...
Протягивалась Мишина рука и подавала на листьях клена ягоды земляники...»
Он умер, не дожив полгода до свадьбы дочери Нины. Она вышла замуж в семнадцатом году и вскоре эмигрировала — так пожелал ее муж офицер Владимир Гзовский.
Революция свершилась. Прежняя жизнь рухнула, новая еще не наладилась. Лидия Алексеевна с двумя сыновьями — Львом и Всеволодом — в Москве.
Ей пятьдесят три года. Трудно переносить лишения, отвыкать от привычного. Она терпит неурядицы наравне с молодыми. Только строка в дневнике —- как сдержанный вздох:
«12. 2. 1919.
...И вот хочется быть бодрой, веселой.
Сколько месяцев я сплю одетая, под тяжестью одеял и шубы... Как утомительно, но все, что я беру в руки,— мерзло, сыро, невыносимо!»
В ее комнате плюс два градуса. Она пьет морковный чай и находит, что это «не только не скверно, а прямо хорошо». Потому что «запаха чая нет, но нет и другого запаха».
Трудности быта в ее дневнике. В свои записки — воспоминания — она их не пускает. Там другая, высокая жизнь — жизнь ее души.
Сны ее жизни, как однажды она их назвала.
Там она размышляет и вспоминает.
Она пишет: «...я чувствую, что чем я старше, тем больше я люблю жизнь и тем больше жизнь эта не во мне, а в окружающем...»
И о любви к природе: «...это единственная любовь, которая давала мне только (выделено ею.—Я. Г.) счастье...»
Вспоминает, как еще с матерью сажали в своих Кле-котках деревья, делали лунки и бабы смеялись, что она копает в перчатках. Смеялась с ними и она — «разве лучше натереть мозоли?».
В ее рассказе «Без привычки» хозяйка имения смотрит вслед брату, идущему по лесу на стук топора узнать, кто рубит. Как он, «неловко ступая среди травы и сухих сучьев, направился к оврагу».. И дальше: «Он шел, слегка подпрыгивая на своих длинных тонких ногах; раз или два он споткнулся, и, по движению его локтя, Ольга Ивановна угадала, что он опять поправил очки.
«Коля -— дачник,— подумала она,— в деревне он и ходить-то по-настоящему не умеет».
Лидия Авилова не дачница среди природы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36