Нонна грузно ворочается, достает сигареты, чиркает спичкой. И вдруг говорит, как бы продолжая разговор:
— В январе вызову ее опять к нам. Полежит месяцок. Понаблюдаем, подлечим.
Она говорит о жене Кононова. Я понимаю ее сразу, потому что, как и Нонна, думаю сейчас о ней.
— Работенка у тебя!..
— А ты думала, подруга! И молока за вредность не положено. Вот раньше, когда я была патологоанатомом и резала трупы...
— Тоже веселая работенка!..
— Мне нравилось. Может быть, я тогда никого не спасала, но и на тот свет никого не отправила. А это, знаешь, великое чувство! Никакой психологии. Мне тогда говорили: «Как вы можете! Молодая, красивая женщина»... Молодая я, правда, была, насчет красивой — не знаю. Впрочем, мертвым все равно, кто им подкожную клетчатку вскрывает...
Метнулся в темноте золотой огонек сигареты — это Нонна повела рукой, отгоняя дым.
— Муж возражал. Говорил, что я становлюсь циником.
Ну и что? Цинизм — это защитная реакция. «Как жизнь?» — «Вскрытие покажет». Только и делов. А теперича не сплю и тебе не даю...
Несколько минут мы молчим, слушаем лай собак, скрип шагов за окном.
— Есть у меня больной в Петрозаводске,— говорит Нонна.— Ответственный работник. Машина своя. Узнал, что я еду в район, предлагал машиной воспользоваться. А я не могу. Он безнадежен. Взять его машину — это как обещание, понимаешь? Он просил, умолял. А я не взяла. Не могла взять. И он — веришь? — заплакал. Понял мой отказ как приговор...
— Да, циником ты, вижу, не стала. Нонна долго молчит.
— Не скажи. Но знай: никакая работа не может сделать человека циником. Для этого нужны обман, предательство друга, измена...— И — резковато: — Ладно, до завтрева...
Она спит или делает вид, что спит. А я думаю о том, что между девочкой Нонной и гематологом Нонной Адамовной была еще студентка Нонна и молодая красивая женщина с самой спокойной в медицине профессией патологоанатома... В те годы мы не встречались. Пережила ли Нонна предательство? Измену друга? Обман? Как живет она сейчас? Счастлива ли?..
Что-то мешает мне спросить об этом вслух.
У нее есть муж Сева, инженер в области телемеханики. Сын Славка кончает школу. Есть у нее и собака, добряк спаниель с грозным именем Нерон.
Но о собаках речь впереди...
* * *
За окном стоит тишина, падает бесшумный прямой снежок. Чьи-то шаги удаляются и гаснут в конце коридора. Там стоят два мягких глубоких кресла в белых чехлах, и в них каждую ночь спят бездомные — те, кому не хватило койки. Спят они сидя, в пальто, свесив головы,— как убиенные.
Утром снова умывальник с водой, ломящей зубы, скорый завтрак в гостиничном буфете. Я пойду с Нонной в больницу. Нам дадут два халата. На вопрос — кто я такая, скажем, что я тоже врач. Специальность? Ну, допустим, физиолог. Никому до меня не будет дела.
Я буду ходить с врачами из палаты в палату. Заглядывать в истории болезни.
А музей? Это потом. В другой раз.
* * *
На фасаде ресторана пряничными гнутыми буквами написано: «ЛАДОГА». Это название. За столиком нас четверо: Нонна, я и два молодых врача, терапевт и хирург. Это совсем молодые ребята, недавние выпускники медицинского факультета. Нонна знает их по Петрозаводску — в ее клинике они проходили практику. Хирург здесь уже второй год, его зовут Гена. Терапевт Маша — третий. Она заведует поликлиникой и ведет отделение в больнице
По нынешним понятиям, это уже бывалые, опытные, даже старые врачи. Ведь вот в лесопункте, в Верхнем Олонце, работает первогодок. А этих никто и не называет иначе, как Геннадий Сергеевич и Мария Васильевна.
И Нонна тоже называет их по имени-отчеству.
— Что закажем, Геннадий Сергеич? Лангет по-олонецки? А спиритус вини? Водочку? Вы что будете, Мария Васильевна?..
Я — новоиспеченный врач-физиолог. Мимикрия помогает мне оставаться в тени. Главное, не вступать в медицинские разговоры!..
Заказываю, как и все, уху из сига, лангет по-олонецки, бруснику с сахаром. Оглядываю оформленный художниками в новом стиле зал ресторана.
Потолок обит рейкой, стена из прессованных опилок. На «алтарной» стене деревянная мозаика — рунопевцы, солнышко, валуны, лодка...
Деревянные покрашенные полы. Деревянные длинные полки вдоль стен, как в старой избе. Ни пластика, ни полиэтилена. Только дерево — сухое, светлое, теплое. И, как ни странно, именно это отутствие современных материалов рождает ощущение современности, модерна.
Век синтетики научил нас ценить подлинное, натуральное. Зал ресторана «Ладога» все время напоминает нам о том, что мы в стране Дерева, в краю Леса...
— Не хватает, конечно, многого,— говорит Геннадий Сергеевич.— То рентгенолога, то невропатолога, то медикаментов. Иногда даже таких, как аспирин, пенициллин. И это наряду с новейшей аппаратурой!..
— Я поговорю в министерстве,— обещает Нонна.— Это никуда не годится. Так работать нельзя.
— Почему нельзя? — возражает Мария Васильевна.— Можно и так работать. Можно делать вид, что рентген еще не изобретен, а пенициллин не открыт. Наш Гробов так лечил в свое время. И ничего! Не все, говорит, помирали. Бывало, и выздоравливали...
Гробов — старейший врач в Олонце. Фамилия, прямо скажем, для врача не слишком звучная. А исходя из учения Павлова об условных рефлексах, фамилия просто вредная. Тем не менее доктор Гробов в Олонце любим и уважаем. Хотя бы за то, что прожил здесь всю свою жизнь, многих почтенных сограждан помнит еще лежащими в люльке и, в отличие от молодых врачей, отбывающих срок в глуши как воинскую повинность, может сказать пациенту:
— У тебя, помнится, корь была, когда тебе три годика сравнялось, и на ушки осложнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34