В постройке с белеными стенами и свежестругаными полами. В углу большая икона в резном окладе. Николай Угодник со своим строгим лицом и как бы предупреждающе сложенными перстами. И лампадка перед иконой. Впрочем, это не мешает бабушке Даше озорно ругнуться в разговоре — божьего гнева она не слишком боится...
Эта икона, резные фасонные часы на стене — подарок приемного сына Покровского, Ивана-грызунка, да старый календарный листок с Калининым — вот все украшение ее комнаты.
Грызунками называет она детей, которые уже выросли из сосунков.
Муж бабушки Даши был речником, ходил рулевым на катере. Своих детей у них не было. Зато приемный звал его папкой. Наварят в самоваре яиц, сядут завтракать. «Почему папке три яйца, а мне два?» — «На тебе все пять!» Ему тогда стыдно станет, уйдет голодным... Так и воспитали, хороший вырос!.. Только живет теперь далеко...
Бабушка Даша предлагает нам козьего молока. Коза
Дымка — вот и вся ее живность. Коза да пенсия сорок пять рублей. Но ей хватает, еще других выручать приходится — кому трояк, кому пятерочку...
Родом она из Константинова. Дед и отец были там церковными сторожами.
— Двух священников похоронила,— говорит она.— Священник отца уважал, в гости к нам заходил. Говорит — «помрешь, мы тебя на головах понесем...». Там и лежат оба, в оградке...
— Мы из Константинова сюда в Спасское в школу ездили,— говорит она.— Лодка мысастая, нас набьют полно—и везут. И в дождь, и в бурю, и в половодье. А зимой по льду ходили. Школа была трехклассная. У нас в Константинове помещик был Ериксон, Роберт Несторович, а в Спасском граф Орлов-Давыдов, старенький старичок... В церкви, как херувимы запоют, ему стул ставили. Он слушает и губами жует. Все что-то жует, жует. Старенький... А девушек красивых любил! Любил, чтобы они нагишом перед ним раздевались... Он им за это по пять рублей давал...
И не договорила — покатилась в смехе, показав неровный частокол крепких зубов.
— А княгиня Левина — его племянница,— говорит она, отсмеявшись.— Он ей дом в парке подарил, а как помер — и Спасское отказал в завещании. У княгини была дочь Машенька и два сына. Они, князья, с парнями нашими в футбол играли. А князь Петр к Варе сватался. К нашей, константиновской... Она и сейчас жива, Варвара Васильевна... В Москве живет...
Вот она, живая история! И князья, сватавшиеся к деревенским девушкам, и стриптиз старичка графа, и выросшие, окрепшие «грызунки», дети Покровского,— из девяти теперь живы шестеро. С фотографии, бережно хранимой бабушкой Дашей в конверте на шкафу, смотрит бравый матрос-рулевой, муж бабушки Даши, Иван Никитич, утонувший молодым в Оке под Коломной.
Любопытно бы повидать Варвару Васильевну. Не ради нее ли приезжал в Москву из Англии князь Петр Ливен, бывший Петрик. Немолодой господин вновь посетил места, где когда-то рос, играл в новую, еще едва известную в России игру — футбол — и любил крестьянскую девушку Варю...
В одном из рассказов Мопассана меня остановила фраза: «Гранвиль, где все женщины красивы». Эта фраза остановила мое внимание, потому в Гранвиле мне довелось побывать. Это небольшой нормандский городок на севере Франции, поражающий сочетанием суровых и нежных красок. Суровы крепостные стены и башни, и нежен розовый тающий туман над Ла-Маншем. Суровы гористые улицы, и нежен шелест воды по песку в часы отлива. Море уходит здесь далеко, обнажая твердое песчаное дно, разбросав по нему причудливые раковины и водоросли. Потом оно возвращается, и час его возвращения предопределен. Существует расписание приливов и отливов — четкое, как расписание прибытия и ухода поездов. Я вспоминала наш отель на берегу, шелест уходящего моря на рассвете, перламутровые раковины с открытыми створками, похожими на крылья бабочки, и думала о словах Мопассана — «Гранвиль, где все женщины красивы»...
Да, они красивы, потому что на каждом лице отблеск города, его суровые и нежные тона, его значительность и неторопливость.
Но вернусь к Воскресенску. Не знаю, все ли женщины в нем красивы, но красивых много. Закаты над рекой, старые аллеи в парке, игра света на лесных просеках и дальнее покатое поле — все, что окружает от рождения, формирует наш характер. Характер и внешность связаны неразрывно. Облик Воскресенской женщины — мягкий, спокойный, немногословный. Задумчивость природы сообщилась ей и стала ее природой. В то же время характер сильный, независимый. И своеобразная,— что тоже есть в Воскресенской природе, красота, где сквозь славянские черты проглядывает что-то иное, словно воспоминание о какой-то иной красоте.
Черные глаза и широкие скулы и сейчас не редкость у Воскресенских красавиц, предки которых воевали на этих полях с ханом Батыем и ханом Мамаем, а отвоевав, роднились с воинственными соседями.
Село Сабурово Воскресенского района принадлежало боярскому роду Сабуровых, потомков татарского мурзы Четы. Дочь одного из Сабуровых, Соломония, была выбрана в жены царю Василию Третьему из полутора тысяч красивейших девушек государства Российского.
Двадцать один год они прожили в любви и согласии, после чего Соломония, не подарившая царю наследника и обвиненная в «неплодии», была пострижена в монахини и сослана в Суздаль, в Покровский монастырь.
По-разному рисуют историки момент пострижения царицы в монахини. Одни утверждают, что Соломония шла в монастырь со слезами и смирением, едва ли не сама просила царя об этой милости. Другие говорят, что Соломония билась, срывала монашеский куколь, сопротивлялась насилию. Так или иначе, она оказалась в стенах суздальского монастыря, а Василий Третий, женившись на Елене Глинской, вскоре стал отцом сына Ивана, к имени которого впоследствии навсегда пристало определение — Грозный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34