..
А вскоре столицу потрясла весть, пришедшая из Суздаля. Соломония в монастыре родила. Прибывшие из Москвы гонцы были приведены к свежей детской могилке. И снова земля стала полниться слухами о том, что ребенок не умер, а был назван Георгием и спрятан Соломо-нией у верных людей. Что это он, когда вырос, стал легендарным разбойником Кудеяром...
В 1934 году археологи вновь прикоснулись к истории Соломонии. При ликвидации усыпальницы в подклети Покровского собора рядом с гробницей Соломонии было обнаружено маленькое белокаменное надгробие. В нем лежал сверток тряпья — кукла, одетая в шелковую рубашечку, перевитая свивальником, шитым жемчугом.
Значит, возможна еще и третья версия. Соломония инсценировала рождение ребенка и смерть его, чтобы пристыдить неверного мужа, доказать ему свою способность стать матерью... Чтобы заставить его казниться и страдать, как страдала она в своем заточении.
Какой благодарный для фильма или спектакля исторический материал! Жаль, что мы не всегда вольны в своем выборе. Не только писатель находит сюжет, но и сюжет, тема должны найти своего писателя. Мой опыт сейчас уже почти безошибочно подсказывает мне, что «мое», а что «чужое». Но и к своему не сразу подступишься.
Давно хочу написать двух Воскресенских красавиц. Марусю и Люсю. Написать два портрета. Один пастелью, другой маслом. Пусть единственная техника, которой я владею — чернила, передаст свойства этих материалов.
Когда мы с Марусей познакомились, нам было чуть больше, чем сейчас нашим дочерям. Тогда наши девочки едва научились ходить и копались в куче песка, сваленного на больничном дворе. Маруся была санитаркой, ее муж Иван рабочим в больнице.
В общем, Иван да Марья. И столь же несхожие и неразлучные, как эти два цветка на одном стебле.
Дочки наши и познакомили нас. Но не будь мы знакомы, я все равно бы ее заметила. Ее нельзя было не заметить. Слишком была она хороша. Чернобровая, смугло-румяная, с высокими скулами, над которыми сияли неожиданно синие глаза. Но главное, в этих глазах было то выражение застенчиво-виноватое, словно ей неловко, совестно быть такой красивой рядом с такими обыкновенными. В ее походке была естественная грация человека, с детства привыкшего работать в поле под открытым небом. Они с Иваном выросли в одной деревне. У него и сейчас там полно родни, у Маруси — никого на свете. Но его любовью она была богата. И, как будто предчувствуя недоброе, спешила оставить, запечатлеть его любовь в своих детях, дать каждому черты Ивана, чтоб потом в каждом искать и по капле собрать такого, каким он был в жизни —- зеленоглазого, ревнивого, доброго и сердитого, озорного и дерзкого. За старшей дочкой Люсей — мальчик, и еще мальчик, и опять дочка.
Иван утонул в последний жаркий день долгого жаркого лета. После получки — он давно уже работал грузчиком на химкомбинате — пошел к реке с друзьями. Распили бутылку. В воду первый нырнул на спор...
Приехала родня Ивана, привезли в дом к Марусе икону — Святую Анну, поставили перед иконой стакан с водой, на нем ломоть хлеба, посыпанный солью,— на шесть недель.
Поминали на девятый день, потом на сороковой, потом через полгода. Одного вина на поминки купили на девяносто рублей. Рабочие из его цеха заказали оркестр и собрали сорок рублей на оградку...
Когда я пришла к Марусе, шесть недель еще не минуло, но вода в стакане перед иконой уже убавилась и хлеб подсох...
— Не захотел жить... Вот видишь, как получилось! Не нырнул бы — и был жив. Еще выхвалялись, спорили — кто первый в воду пойдет! Ну, он, конечно, герой!..
Так она жаловалась на Ивана, как на живого. Словно он войдет сейчас — и повинится.
— Люсе обещал отдельную квартиру построить... Она его любимица. Прямо не может об отце говорить — плохо становится... Она же нервная у нас...
Люся вся в мать. Тоже смуглая, румяная и скуластенькая. Красоту свою она несет гордо, чуть с вызовом. «Дерзкая»,— говорит о ней Маруся.
Вот и на сцену пошла. Артистка!.. На троицу ее во Дворце Березкой выбрали. Был еще дед Жара в красной рубахе и Дождинка — в голубом. А на Люсе — белое платье и венок из березовых листьев. На грузовой машине ездила с ряжеными, потом вела концерт в парке. Иван в третьем ряду сидел, глаза рукавом утирал...
— Пальто в рассрочку купили,— жаловалась Маруся.— Знала бы — не стала брать...
Смерть Ивана восприняла она как измену — с обидой. Обидой на то, что бросил ее одну с четырьмя детьми, со всеми их общими хлопотами и заботами... «Не захотел жить...»
Мало осталось в ней прежнего. Все, не желая, отдала старшей — и красоту, и молодость, и надежды. Отяжелевшая, с морщинками у глаз, летом особенно заметными на загорелом лице.
— Помнишь, как мы в бараке жили, на больнице? — сказала она и вдруг расплакалась. И так же неожиданно улыбнулась сквозь слезы с виноватой застенчивостью. Но теперь уже не оттого, что красива и счастлива, а оттого, что «вот видишь, как получилось!». И стала суетиться — чашки, варенье.
Квартира хорошая — газ, горячая вода. Ванна есть...
Она хлопотала, а я смотрела на нее и думала — в «артистке» Люсе недостает мне этого выражения вины и неловкости перед людьми за свою красоту. А впрочем,— может, только в том и виновна красота, что скоро проходит?..
...Люся артистка. Не по профессии пока что, хотя и ездит каждый год поступать в театральный институт. Потом, «провалившись», она очень смешно показывает, как все происходило. Если бы приемной комиссии удалось присутствовать при этом представлении, быть бы Люсе в театральном. А пока что она медик. Закончила медтехникум, отработала два года медсестрой и с первой попытки поступила в мединститут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34