Вид у нее явно не читанный...
Он приходит спустя полчаса. Веселый Может быть, помирились?..
— Мать, дай чаю,— говорит он.— Нет, лучше холодной воды. Из-под крана... Погоди, я сам...
Нет, не похоже, чтобы помирились. От него пахнет вином. И говорит он громче обычного.
— «Скинулись и посидели»? — спрашиваю я. Он кивает.
— Небось и девочки были?..
— Там б-бы-ли д-де-ввочки — Ммар-руся, Р-роза, Р-р-ая,— поет он в ответ.
Мне все это сильно не нравится. Но час ночи не лучшее время для воспитательной работы.
— Ложись спать,— говорю я строго,— завтра поговорим...
Я слышу, как он валится на тахту, и наступает мертвая тишина. А я еще долго сижу за столом, одна, в какой-то каменной неподвижности.
Встаем поздно по случаю воскресенья. Завтракаем втроем. Я включаю радио, передачу «С добрым утром!» — принудительное веселье «Для тех, кто не выспался»... Витька хмурится и отводит глаза. Небось голова болит с похмелья!.. Я взвинчена предстоящим разговором. Лучше всех чувствует себя Борис — накануне мы с ним условились, что он уйдет из дому под каким-нибудь предлогом. Он преувеличенно громко хохочет, слушая милую утреннюю чепуху. Но я знаю, что его тоже волнует мое объяснение с Витькой. Ему это даже более неприятно, чем мне. Ведь так или иначе все мы будем иметь в глазах Витьки весьма неприглядный вид!..
Борис не торопится. Просматривает утренние газеты. Потом спрашивает, когда будем пылесосить... Я сверлю его взглядом, и он вдруг спохватывается, что должен сходить в аптеку. От себя я добавляю еще несколько мелких, неисполнимых поручений, чтобы он не вернулся слишком быстро...
...И вот мы одни с сыном в квартире. Отступать некуда!..
— Ты занят? — спрашиваю я.
Он сидит на тахте, уставясь в книжку.
— Мне надо с тобой поговорить... Очень серьезно.
— Говори,— отзывается он. И переворачивает страницу.
Я молчу. Он поднимает голову. Какие у него несчастные глаза.
— Если насчет вчерашнего, то не трать красноречия. Я сам решил завязать...
Я сажусь рядом с ним. Только сейчас я замечаю, что в руках у меня кухонное полотенце, которым я вытирала посуду.
— Нет, я не о том...— Он опять смотрит в книжку. И слава богу! — Видишь ли, эта история со Светой...
Он продолжает смотреть в книжку. Только краснеет ухо, обращенное ко мне, и пальцы нервно теребят страницу. И все время, пока я говорю, он продолжает сидеть в той же самой позе. Мой голос звучит слишком горячо, и говорю я, наверное, много лишнего. Но мне хочется объяснить ему... Не оправдаться, нет!.. Просто объяснить, как это все случилось и почему... Пусть потом его мнение о нас упадет ниже нуля. Это его выражение: «Мое мнение о тебе упало ниже нуля»...
Не отводя глаз от книжки, он нащупывает рукой сигареты, чиркает спичкой... Закурив, он еще некоторое время делает вид, что занят чтением. Потом откладывает книжку — это что-то специальное, по радиотехнике — и долго молчит, глядя прямо перед собой.
— Напрасно ты думаешь, что открыла мне что-то, чего я не знал,— произносит он наконец. Он охрип от волнения. Вернее, от того, что долго пытался его скрыть.
— Откуда ты мог это знать? — говорю я.— От кого?
— От Светы... Она ко мне приходила. В мастерскую...
— Но ведь она не знает всего,— говорю я.— Только малую часть...
Он усмехается. Стряхивает пепел на блюдечко и, глубоко затянувшись, выпускает облако дыма. И сквозь эту дымовую завесу я слышу его хрипловатый басок:
— Для меня было достаточно, что он программист и что-то ей плел про Звонцова, которого сам не видел в глаза... Я понял, что это ваша работа. Только не сразу сообразил, для чего это вам нужно... Ну, а потом догадался... Допер! Не такой уж я дурачок, каким вы меня почему-то считаете!..
— Ты ей все объяснил?
— Зачем?..— Он гасит сигарету и поднимается.— Теперь это все не имеет значения...
— В каком смысле?..
— В прямом,— говорит он. И достает из шкафа свитер.
— Вы поссорились? — спрашиваю я.— Но ведь она не виновата!.. Она не хотела с ним идти...
— Не хотела, но пошла,— говорит он жестко.
Этой жесткости я никогда не замечала в нем. Это что-то совсем новое.
Он нахлобучивает шапку — коричневый мех, чижик под пыжик,— вытягивает шарф из рукава пальто.
— Пройдусь,— говорит он.
«Хитрит! — думаю я.—Побежал к своему Светику».
— Если бы этот тип не применил запрещенный прием,— говорю я,— она бы никогда...
Он резко оборачивается в дверях и с минуту смотрит на меня. Нет, не с ненавистью... И не с презрением, нет. С какой-то недоброй ухмылкой.
— Слушай, мать,— говорит он.— Я, по-моему, ясно сказал. Все это теперь не имеет значения... Я никого ни в чем не виню... Понимаешь? Ни в чем!.. И не будем больше об этом...
Так начинается новая эра в нашем доме. По вечерам он валяется на тахте, курит и слушает музыку. Ему звонят друзья. В том числе Зельц. Витька всем говорит, что очень занят. И опять валится на тахту. Курит и слушает музыку. Я лезу к нему с разговорами. Он выслушивает меня вежливо. Сам он ничего не рассказывает. На вопросы отвечает односложно.
— Зачем ты сбрил бороду? Вроде я уже начала привыкать...
— Надоело,— говорит он.
— Ты когда будешь дома?
— В восемь.
Как-то днем я забежала к Нонне, не выдержала — мы с ней недели три не общались... Только по телефону. Я нарочно оттягивала этот момент, когда останусь с нею вдвоем, с глазу на глаз и она, уютно усевшись напротив меня в своей любимой позе — одна нога подложена под другую,— спросит своим сипловатым голосом:
— Ну что, подруга? Что у вас происходит?..
Тут я и расколюсь. Можно врать по телефону, что все в порядке, но глядя в глаза... На мне все написано крупным шрифтом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25