Если не гения палитры, то хоть среднего художцика, это не суть важно; главное, что они, вступив в семью художников, станут представителями иного мира, на который простые смертные взирают с уважением и завистью. Суопис понемногу становился таким, каким она хотела его видеть, и все было бы в порядке, если б не вечная неудовлетворенность человека. Веронике уже не хватало того, что муж стал живописцем, что в печати изредка упоминают его фамилию, даже отводят несколько строк удачной работе. Среди тьмы подобных ему, может, и лучших, он все еще оставался мелкой сошкой. Вероника это понимала, чувствовала себя униженной и страдала. Мучительнее всего было, что сама она уже не надеялась увидеть своего Робертаса в рядах виднейших художников. Конечно, она старалась выбросить подобные мысли из головы, что чаще всего удавалось, но каждый раз после этого Суопис как бы уменьшался в ее глазах, приобретая еще одну ущемляющую его черточку, которую она, Вероника, даже назвать не могла, только чувствовала, — как и растущее презрение к нему, изредка прорывающееся вспышкой яростной истерики: «Ничтожество, неудачник...» Однако вслух бросить ему в лицо эти оскорбительные слова не решалась, только невольно думала, что ее и Скирмониса судьбы никогда бы не переплелись, если бы Суопис пробился к вершинам искусства. И тогда она чувствовала себя жесточайше обиженной и ни на волосок не виноватой перед Суописом за свою измену, которая, как говорит Дана Теличенене, никогда не возникает по вине лишь одного из супругов. Сказав себе это, она старалась запрятать поглубже эти мысли, ведь такие размышления обычно ведут к неприятным открытиям, нередко бывающим причиной душевных терзаний. Зачем все это? Жизнь не вечна, стоит ли попусту тратить время, перебирая свои поступки да выискивая их причины; не достаточно ли того, что ясно и без всяких рассуждений? Любовь! Она любит его, Людаса Скирмониса, а он любит ее, свою Рони! Это неважно, что иногда чувства ее непоследовательны... Главное — Людас ее любит. Во всяком случае, любил. До вчерашнего вечера, до этого проклятого телефонного звонка...
Но и сейчас звонок! Людас?.. Да, наверняка он! Сожалеет, что погорячился, наговорил гадостей... Кающийся грешник! Нет уж, такое хамство не сойдет тебе с рук!
Вероника выбирается из кровати, выстраивая в уме желчные фразы, которыми сейчас обрушится на Скир-мониса. Без спешки открывает дверь в прихожую («Пускай постоит, красавчик, с трубкой над ухом, пускай не думает, что его тут ждут не дождутся...»), с горящим от злости лицом идет к телефону и только в последнее мгновение понимает, что это был за звонок. Но к двери уже подбежал Гинтас, отодвинул защелку, и на пороге появилась Дана Теличе-нене.
— Привет, Вероника! О-о, да что это с тобой? Кажется, я не вовремя. Прости, — тараторит она и бесцеремонно снимает пальто, источая пряный аромат духов.— Мой хряк вырядился как на свадьбу и куда-то удрал. Дети у друзей. Не переношу пустого дома. Один приятель просил позвонить, если будут условия... Фигу! Мы с Теличенасом придерживаемся того мнения, что семейная спальня — это храм супругов, нельзя вводить в этот храм иноверцев или иноверок. Не выгонишь?
— А ты чего тут? — набрасывается Вероника на сына, вытаращившего глаза на гостью.— Иди в гостиную и смотри телевизор.
— Папа...
— Что папа? Я тебе говорю! Ладно, делай что хочешь, только не путайся под ногами у взрослых. Заходи, Дана. Мы устроимся на кухне, если тебя это не оскорбляет. Самый тихий и уютный уголок.
— У лучшей подруги все уголки хороши, веди хоть в ванную.—Теличенене вертится перед зеркалом, трудясь помадой и карандашом для бровей, потом отступает — надо же окинуть взглядом всю фигуру, — но зеркало маловато.—Ну и квартиры! Не прихожая, а звериная клетка, повернуться негде... Современная архитектура, что называется, передовая... Я ненадолго, Верка. Заскочила на минутку. Говорю, потом, может, обе вместе куда-нибудь, а? Твой парень пусть себе телевизор смотрит, а мы с тобой... Неужто так и будешь киснуть дома до вечера?
— Да знаешь, буду, Дана, сегодня нет у меня настроения ходить в гости.
— Что случилось? Нарушает семейные планы? А может, свиданье назначила?
— Тише... Нет, Робертаса нету, но все равно тише. — Вероника застилает скатертью кухонный столик, берет с полки кофемолку, даже не спрашивая гостью: Дана всегда охотно выпьет чашку кофе. — Как у тебя дела? Конечно, хороши, зачем спрашивать. О-о, новое кольцо! Покажи, покажи. Кра-со-та. Шесть камней! Откуда взяла такую дорогую вещь? Нашла богатого поклонника? Наверно, опять какой-нибудь писатель?
Дана Теличенене загадочно улыбается, протянув Веронике унизанную перстнями левую руку.
— Ты угадала: писатель. И очень даже хорошо нам с тобой знакомый. — Теличенене довольно хихикает. — Я ему немало помогла. Особенно при работе над одним известным романом. У бедняги фантазия очень уж узка: залезет по уши в проблемы, и не остается места ни для сюжета, ни для характеров... Вышла бы сборная солянка из проблем да фамилий, если б я не вмешалась. Теперь-то видишь, Верка, за что мне этот перстенек. Теличенас подарил! Ну, чем не идиот? Такую вещь дарить собственной жене! Ха-ха-ха!..
Вероника тоже смеется. Но не от души, только из вежливости: сегодня Дана ей совсем не нравится. Поэтому говорит, чтоб поставить на место лучшую подругу:
— Идут толки, что Скардис тяжело болен.
— Меня это не интересует, Верка, может, и слыхала, но не интересует. А если говорить начистоту, то я ненавижу мужиков. Все они мерзкие самцы, женщина для них только инструмент наслаждения. И Скардис был такой же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145