— Как мелко напечатано, — досадовал Ките, — никто, наверно, этого не заметит и не прочтет.
— Подходящее же время выбрали вы для опубликования ! — кокетливо упрекнула Белла Муйдре.
— Извините, мадам, но это от меня не зависело, — ответил Муйдре с той изысканной, преувеличенной любезностью, с какой обычно обращался к женщинам.
Его считали образцом воспитанности. Он неизменно подавал дамам пальто и калоши, открывал перед ними двери и говорил им комплименты.
Пробегая глазами статью, Ките быстро убедился, что она полна восхвалений, и лицо его засияло. Ему попались такие выражения, как: «местами перевод значительно лучше оригинала», «ценный вклад в сокровищницу высокой литературы», «редкая изобретательность в создании новых впечатляющих слов при передаче тончайших нюансов современной поэзии, что свидетельствует о конгениальности переводчика автору стихов».
— Перехвалил, — сказал Ките и тут же, впрочем, добавил, откладывая газету: — А в общем, правильно понял.
Пийберу статья не понравилась, как не понравился и самый сборник стихов. Он пытался прочесть его, но ничего не мог понять. «Наверно, я плохо разбираюсь в поэзии», — подумал он.
— Конгениально? — ухватился он за прочитанное слово. — Это удачное выражение. Я, например, не конгениален этой поэзии. Но критик, как видно, конгениален...
— Если мне удалась эта рецензия, — сказал Муйдре, который принял замечание Пийбера за комплимент, — то только благодаря мадам Белле.
— Что вы, — отмахнулась Белла.
— Нет, мадам, не спорьте. Именно вы обратили мое внимание на многие тонкости, которых я сам бы не заметил.
— Вот как? — не удержался Ките.
Значит, Белла тайком от него встречалась с Муйдре, бывала с ним наедине и ничего об этом не говорила? Он
взглянул исподлобья сначала на Муйдре, потом на жену, но свою досаду излил на Пийбера. Взяв со стола лист и угрюмо взглянув на него, он сказал:
— Значит, ты стал теперь большевистским агентом?
— Как агентом? — спросил Пийбер, став серьезным.
— Ведешь знакомство с коммунистами, распространяешь их газеты...
Пийбер чистосердечно рассмеялся. Боже мой, неужели всякий, кто хочет избежать узости и желает знать, что происходит на свете, уже тем самым причастен к политике?
— Удивительное дело, занимаешься коммунистической политикой, а сам этого и не знаешь, — сказал и Муйдре.
А Ките добавил:
— Прямо герой Мольера, который не знал, что всю жизнь говорит прозой.
Когда Пийбер встал и отошел от стола, Ките заметил Муйдре:
— Вот с какими людьми он начал теперь дружить! Нужно бы предостеречь его...
— Пусть дружит, что из этого! — успокоил его Муйдре, который подумал, что не вредно бы и ему завести такие связи, может, настанет время, когда все это пригодится.
Вскоре после этого случилось маленькое происшествие, о котором потом много говорили и которое столь резко раскололо посетителей кафе на два лагеря, что с тех пор одни не хотели даже сидеть в соседстве с другими.
Дело это заварилось у задней стены, где обычно скоплялся наиболее радикальный элемент. В тот день там особенно веселились, но затем вдруг наступило затишье, все заговорили шепотом и принялись оглядываться. Взгляды всех привлек к себе хорошо одетый молодой человек, с заносчивым видом игравший с кем-то в шахматы поблизости от столика Таммемяги. Это был сын Каарта, обанкротившегося владельца кожевенного завода, студент, будущий пастор, большой пьяница, никогда не нуждавшийся в деньгах. Кто-то обратил внимание на к то, что студент прислушивался к каждому слову Таммемяги.
— Хоть бы одну фигуру передвинул за все время. Нет! Молчит как сыч, только глаза бегают...
— Агент! — сказал кто-то. — Живет в ресторанах и кафе и выглядывает, как мокрица, из щели. За это ему и платят.
Некоторые утверждали, что он получает деньги в немецком посольстве.
Услышав свою фамилию, молодой человек невольно обернулся. Взгляд его встретился по меньшей мере с десятком пар чужих глаз, но он, не потеряв спокойствия, продолжал делать вид,, что играет в шахматы, словно все это его не касалось.
— Мокрицу хоть раздавишь, а этот...
— Не мешай ему, а то партию проиграет.
— Он и не играет, а только двигает для виду фигуры.
— Как говорится: псаломщик спит, а уши шевелятся.
— Знаете что? Эта карта 1... Эта карта из гитлеровской колоды! — воскликнул вдруг Раутам, указывая на карту военных действий, помещенную в газете.
Это замечание вызвало общий смех, и все принялись изощряться в остроумии. В разговоре замелькали фразы, в которых присутствовало ловко ввернутое слово «карта». Человек, к которому все это относилось, несколько раз сердито оглядывался, наконец не выдержал, смешал шахматы и покинул кафе.
— Свинство все-таки подвергать человека подобному остракизму! — громко произнес Муйдре, когда веселый смех несколько утих. — Так можно любого из нас выжить отсюда.
— И выживут кого нужно! — бросил издали Раутам.
Ките кашлянул и сказал презрительно:
— А еще считают себя демократами...
Белла, прищурясь, тоже высокомерно оглядывала столики, за которыми велись речи непозволительно дурного тона.
Пийбер, который растерянно следил за происходившим и испытывал скорее неловкость, чем удовольствие от всего этого, обратился к Раутаму:
— А достаточно ли у нас сведений о Каарте? Может, к нему были несправедливы?
— Сведений? У нас — не знаю, а у него достаточно. Он и отсюда ушел со сведениями. И прежде всего о тебе самом!
Пийбер испугался. В самом деле, если этот Каарт прислушивался к каждому слову... Им овладела тревога, и губа у него опять отвисла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139