Когда в том же детском доме ему исполнилось пятнадцать, Леггера одолела глубокая психическая депрессия. Обслуживающего персонала в том учреждении явно не хватало, а потому работники детского дома втайне радовались, что большую част времени Леггер проводит, лежа на койке, молча созерцая серо-зеленые стены. В таком виде он никакой потенциальной опасности не представлял — детдому частенько приходилось идти на значительные фармацевтические расходы, дабы достичь сходного эффекта у других воспитанников, но ни им, ни ему не был известен код, погрузивший его в столь сумрачное психологическое состояние. Просто как-то раз он проснулся и
обнаружил, что все предметы окружающего мира, видимые и невидимые, — лишь пустая скорлупа на поверхностном уровне. Дни полетели один за другим, накапливаясь вверху календарного листа, подобно всплывающему косяку мертвой рыбешки.
Через два месяца после того, как вещи замкнулись в себе, наступило Рождество и отдел по общественным связям какой-то японской корпорации подарил детскому дому целый контейнер дешевых транзисторных приемников, и каждому из воспитанников досталось по одному. Санитарка-доброволец, раздававшая приемники, — женщина грузная и конопатая — еще больше удручила Леггера своей здоровой упитанностью. Она стояла у его койки, желая убедиться, что мальчик обрадовался подарку.
Чтобы сделать ей приятное, Леггер распаковал новую батарейку и вставил ее в радиоприемник. Когда из динамика прямой ' наводкой бабахнула японская коммерческая техномузыка, рот санитарки расплылся до ушей, словно бы тем самым был разожжен небольшой костерок, способный вскорости растопить застывшую, ничего не выражающую маску лица, которую обратил сейчас к ней этот задумчивый подросток.
Когда она ушла, Леггер поспешил выключить приемник, но вместо громкости, крутнул рукоятку настройки. В быстром шквале голосов и звуков он тогда отчетливо расслышал, как кто-то сказал по-английски: «Искушение притупляет». Его палец тогда инстинктивно потянулся к другой рукоятке и выключил звук. Несколько секунд он сжимал радиоприемник в своих руках, затем вновь его включил и поискал тот самый голос! Но его нигде нельзя было найти в пределах шкалы, полностью
заполненной нечленораздельными звуками. Молодой Леггер вновь откинулся на своей койке и в течение нескольких последующих дней испытал нечто вроде настоящего откровения, смысл которого еще не до конца ему был ясен, но, по крайней мере, пелена стала спадать с его глаз. Всякие слаженности, притупленности, плоскости — были его Искушением. В любой миг он был готов поддаться пассивности и согласиться с кем и с чем угодно. Он мог избавить себя от последующих угрызений — они бы разрядились и погрузились в плоский безликий мир, подобно брошенному в бездонное море камню. Это было так просто, что он даже удивился. И впрямь, почему бы не рассматривать нормальное состояние вещей, все наши старания и желания в качестве насилия над плоской и выхолощенной Вселенской правдой и Последней Истиной. Так легко, так просто падать вниз, чтобы тебя, спящего, затем уносило течением в Тьму Вечности... Или ее свет... впрочем, ка кая разница? Является ли пуританство генетически обусловленным? Американское наследие... и он по второму разу принялся отведывать всю общеобразовательную стряпню, читать книги, раззевать варежку в классе, ну и все такое прочее. У персонала вновь на руках появился очередной живчик... В конце-концов, все это оказалось вопросом морали, по крайней мере до тех пор, пока это еще было ему интересно. Это было так легко, это искушало, с этим можно было бороться. Теперь юный Леггер обладал определением греха, а отсюда и разного рода религиями. Со своей собственной литанией. Слова «Искушение притупляет» являлись одновременно и подмогой, и обвинением, которыми можно было воспользоваться в случаях, когда
этот простой плоский мир грозил вновь наполни собою Вселенную.
«Вот почему черти понесли меня имени сюда», - подумал Леггер, сидя на вершине бархана. В поле его зрения попал ползущий по песку блестящий черный муравей. «Вот почему я пилигримом прибыл в этот дряхлый Новый Свет. Слишком велико было искушение там, на ковчежце, в городе этих подключек и подслушиваний».
Иногда он чувствовал себя так, будто бы в результате какого-то Всемирного Заговора все страхи были насильственно извлечены из его подсознания и выплеснуты на плавучие улицы ковчежца. О, боже, когда тебе даже платят за то, что ты идешь ко дну, то это уже чересчур! Он любил девушку, но чувствовал, как хватает его за плечи собственное зомбическое «я», прижимая свое стекловидное лицо к нему. Бежать некуда! Хотя, впрочем, то же самое преследует его и здесь. И оно совсем рядом.
Леггер провел пальцем линию на песке, затем перечеркнул ее второй, после чего разгладил песок ладонью...
«Может, я какой-то неполноценный? — пришла ему в голову неожиданная мысль, — может, во мне чего-то нет. Ведь всякий другой на моем месте в первую очередь бы встревожился бы. Был бы до крайности возбужден и взволнован всем тем, что уже произошло, этой взрывчатой смесью крови и смятения. Но ведь еще существует для меня реальная возможность бросить все и выйти из игры. И почему не воспринимать все чисто автоматически?» У таких придурков, как Дорц, как правило, проблем с этим не возникает. Их поглощает одержимость, и в результате все сводится к методам, способам получения того, чего ты хочешь. А что делать, когда конца не видно, а центростремительная сила момента уже на исходе? Он посмотрел вниз на стоящий у обочины автомобиль и увидел в нем белый расплыв лица Рэйчел величиной не более острия иголки, ослепительно белевший на диком солнцепеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61