Он перевернул коробку и на обратной стороне увидел сделанную фломастером надпись: «После моего ухода передать Ральфу Метрику». Ниже стояла подпись Штиммица.
— Благодарю, — пробормотал Ральф, принимая коробку. «Черт, — подумал он, — у меня даже нет магнитофона, чтобы прослушать запись. Штиммиц хорошо знал это. Может быть, он и в самом деле сделал ноги или еще что в этом роде».
— Спасибо, — еще раз повторил Ральф и, повернувшись, направился к выходу, но на полпути остановился и поинтересовался: — И куда вы все это барахло отправляете?
— Уберем на хранение, — сказал рабочий, — пока парень не придет и не заберет то^1о ему нужно. — Ага. — Ральф кивнул и снова двинулся по коридору.
Оказавшись в своей квартире, он распечатал коробку. Но там не было ничего, кроме пластмассовой бобины с намотанной на нее пленкой и книжечки с текстами кантат на трех языках. Ральф лихорадочно начал листать буклет, заполненный убористым текстом и фотографиями солистов. Расстроившись, он с отвращением швырнул катушку на диван, и конец пленки при этом размотался.
Магнитофон, на котором можно было бы прослушать пленку, имелся в зале отдыха. «Позже, — подумал Ральф. — Не сейчас, когда я слишком устал». У него было гнетущее ощущение, что удачи ему не видать. Каким-то образом он чувствовал, что и на пленке никаких сообщений не обнаружит.
Вероятно, он не получит больше никакой информации. Ральф подтащил к окну стул, сел и обвел базу взглядом. Он чувствовал, как из него, как кровь из жил, уходит последний из миров, где все было хотя бы взаимосвязано. «С возвращением, — мелькнула мрачная мысль. — Теперь все снова стало, как в старом Доме Юношества». Память, возвращая его в прошлое, раскрылась, как старая незаживающая рана.
Больше года назад Ральф в ночную смену дежурил в Доме Юношества, в одном из округов южнее Лос-Анджелеса. Смена начиналась с одиннадцати вечера и продолжалась до семи утра, точно совпадая по часам с бдениями в сонном поле. Он отвечал за один из «жилых модулей», как именовались комнаты, вмещавшие около двадцати ребят. К тому моменту, когда Ральф приступал к работе, все они почти всегда спали. Ему в обязанности вменялось каждые полчаса обходить модуль по длинному коридору с фонариком в руке и, заглядывая в проделанные в дверях окошечки, проверять, все ли в порядке — не повесился ли кто из заключенных детей на простынях, не сбежал ли кто, каким-то образом просочившись сквозь толстые решетки, которыми были забраны наружные окна. Пока Ральф там работал, ни один ребенок не совершил ни того, ни другого.
Все остальное время он должен был сидеть за столом дежурного в дневной комнате модуля, то есть находиться поблизости. Хорошая работа, сказали ему, когда он пришел устраиваться, особенно для тех, кто готовится в поступлению в колледж или имеет чем занять свободное время. После короткой прогулки каждые полчаса, больше смахивающей на разминку, все остальное время можно было учиться или заниматься прочими интересными делами. В ту пору Ральф не учился в колледже, но работал над романом. Прийдя на дежурство, он сразу же раскладывал перед собой на столе свои записные книжки.
Но книгу он так и не написал. С каждым, кто там работал в ночную смену, происходило одно и то же, но никто никогда на эту тему не заговаривал. Распространяясь, как нервная болезнь — от позвоночника к рукам и ногам, — наступал полный паралич воли. Ночь за ночью просиживал Ральф за столом. Часы шли, а чистые листы бумаги перед ним так и оставались нетронутыми. Планы, которые он намеревался осуществить, раздувались до неимоверных размеров и массы и превращались в препятствие.
Мир ночной смены постепенно становился все более и более странным. Каждые полчаса он начинал обход комнат с фонарем в руке, следуя от окошечка к окошечку. Ребятишки спали, погруженные в сновидения, которые там принадлежали только им одним.
Дети, заключенные в Доме Юношества, относились к числу пассивных правонарушителей. Совершенные ими проступки зачастую были связаны с откровенно жестоким обращением. Отбор наиболее агрессивных, у которых наступали подвижки в психике, не поддающиеся лечению, происходил сразу же. Таких малолеток направляли в специальные заведения штата; наиболее трудно воспитуемые из них могли в конечном счете оказаться в Доме Тронсена и стать участниками операции «Снонаблюдения». Те же, которых содержали в Доме Юношества, были совершенно неприспособленными и никчемными, обреченными всю жизнь существовать в придорожной канаве взрослого мира, ощущая на себе его тычки и пинки.
Иногда, заглядывая в угасшие лица детей, Ральф думал, что их дурные сны и ночные кошмары каким-то образом выходят за пределы запертых комнат и невидимым газом отравляют дежуривший по ночам персонал. Большинство из тех, кто соглашался на эту работу, чтобы продолжать учебу, начинали отставать и вскоре бросали колледж. Ральф, по утрам возвращаясь домой, чувствовал себя как выжатый лимон.
Потом он получил письмо с вложенным бланком заявления из лос-анджелесского офиса операции «Снонаблюдения», где сообщалось о наборе работников. Ральф ухватился за предоставившуюся возможность, как утопающий за соломинку, и, не долго думая, заполнил заявление. Так он и оказался здесь, в этой пустыне, которая будет вечно такой, и это рождает пустоту в его душе.
Ральф сидел у окна своей квартиры и смотрел на лагерь базы. Что теперь? Солнце уже садилось, — он и не заметил, как прошли последние часы. Казалось, что он опять вернулся в Дом Юношества, где жидкое время снова дало течь и испарилось. Ральф поднялся и взял пленку с дивана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60