Работникам Интеллидженс сервис даже произведения Шекспира ценны лишь, поскольку они пригодны для шифровки шпионских донесений.
Кямиль-бей не огорчился. Он знал, что ведет игру и ведет ее неплохо. Повернувшись к жене, он сказал по-турецки:
— Вот, мой ангел, вы и увидели меня. Я жив и здоров. Прошу вас прислать мне с кем-нибудь белье. Поцелуйте за меня глазки Айше. Я благодарю уважаемого дядю за его доброту и заботу о вас. Если буду жив, в долгу не останусь.
— Помилуйте, о каком долге может идти речь?—вмешался в разговор Ибрагим-бей, услышавший наконец родной язык. — Мы стараемся помочь вам. Подумайте...
— Мне больше ничего не остается, как только думать, зфендим. «Даже бумаги и чернил не дают»,.— хотел он сказать, но промолчал. — Все время думаю, — добавил он, улыбнувшись Нермин.
— Бесполезное самопожертвование, — пробурчал Ибрагим-бей. — Ваша тетя очень огорчена...
— Прошу прощения, что доставил огорчение вашей супруге. Я этого не желал, — продолжая улыбаться, ответил Кямиль-бей.
Ибрагим понял насмешку. Он никогда не любил Кя-миль-бея. Вот уже три дня он не отставал от Нермин, доказывая, что ее муж совершил ошибку. И когда они ехали сюда в автомобиле, он несколько раз сказал: «Я ему покажу. Посмотришь, как я его проучу». Он был убежден, что завоевал доверие англичан и может говорить в их присутствии по-турецки сколько ему угодно.
— Вы не понимаете положения, — начал он. — Какая-то
женщина вместе с двумя бродягами не может бороться против целого мира... Одну минутку... Я буду выполнять свой долг, заботясь о Нермин и Айше. Все мы живем, стараясь не ронять своей чести... Вас вводят в заблуждение ложные сообщения, которые вы получаете из Анатолии. Вынесено решение о казни главаря бандитов Мустафы Ке-маля. Это решение разослано во все вилайеты. В разных районах Анатолии уже вспыхнули восстания. Нашего падишаха засыпали телеграммами, выражающими верноподданность нации. Долго обманывать народ не удастся. Скажу вам откровенно: в ближайшее время греческое наступление положит конец всем слухам. Анатолия не победит, да и какая вам польза, если бы победила?
— Польза? Да... Я, конечно, в смешном положении, уважаемый дядя... Вы правы, человек не должен браться за дело, от которого ему нечего ждать пользы... Пусть так, но ведь я взялся за это дело только ради выгоды. Нермин это знает. Мы остались без денег. Работы я не нашел. Мне предложили заведовать газетой. Правда, не очень блестящей газетой, но что поделаешь. Мне платили сорок лир в месяц... Всего сорок лир!.. Обещали увеличить жалованье, если повысится тираж газеты. Я был вынужден согласиться.
Голос Кямиль-бея был печальным, но глаза его смеялись.
— Вместо того чтобы подумать о тяжелом положении жены, в которое вы ее поставили, вы еще смеетесь, — упрекнул его Ибрагим-бей.
— Нет, я не смеюсь. Я просто говорю правду. В конце концов я наемный служащий. Политические взгляды газеты меня не интересуют. Платил бы мне Али Кемаль пятьдесят лир, я работал бы в его газете.
— Это правда? —спросил Бурханеттин-бей.
— Почему же нет, если весь мир вращается вокруг денег? Я ведь тоже принадлежу к этому миру. Да и не настолько глуп, чтобы не понимать, что выгодно, а что нет.
Больше всех была поражена Нермин. Она смотрела на мужа и едва не поверила ему, но заметила, что Кямиль-бей поглаживает рукой подбородок. Этот жест был ей хорошо знаком. Когда в Европе его спрашивали о гареме или о том, ходит ли он в одежде янычара с кинжалом за поясом, он вот так же, поглаживая подбородок, с самым серьезным видом отвечал: «Да, сударь, разумеется». Он сам говорил,
что при этом ему становилось очень весело. За сорок лир... сорок лир... Цена его перчаток! За сорок лир прежний Кямиль-бей не только не примет участия в неприятном ему деле, но даже пальцем не шевельнет. Да, прежний... А этот? Мятая феска, неглаженая одежда, грязные ботинки и, главное, грязный воротничок рубашки... Нермин зажмурила глаза, словно стояла перед пропастью. Ее муж оказался в таком положении, что нуждался в сорока лирах? Буря, ворвавшаяся в их жизнь и готовая ее разрушить, может быть, заключается именно в этом — в бедности... а не в политике... Нермин не забыла, как после смерти отца, не оставившего им ничего, кроме долгов, эта страшная буря до основания потрясла их дом. А сейчас у них нет даже такого дома.
Она встала, мысленно решив пойти переговорить с адвокатом, и не заметила, что Ибрагим-бей что-то 'шепчет майору Бурханеттин-бею.
— Я должна уйти, — устало сказала она, — ребенок остался дома один. Отапливается ли помещение, где вы находитесь?
— Да, — ответил Кямиль-бей.
— Не простудитесь, эфендим. Мне сказали, что вам там хорошо.
— Очень хорошо. Только не забудьте прислать белье. Обязательно приведите Айше, когда придете в следующий раз. А с бельем пришлите мне ее фотографию. — Он повернулся к Бурханеттин-бею:—Это не запрещено?
— Что? Карточка? Не запрещено.
— Благодарю.
Ибрагим, засовывая руку в карман, сказал:
— Мы хотим оставить вам немного денег, прошу вас...
— Благодарю, эфендим. У меня есть деньги.
— Все равно. Возьмите их ради Нермин, не огорчайте ее.
— У меня есть деньги, — сухо повторил Кямиль-бей. Нермин кусала губы, чтобы не разрыдаться. Ибрагим-бей все еще в нерешительности держал руку в кармане.
— Ну, до свидания!—сказал Кямиль-бей жене.
— Это трагедия, — со вздохом произнес Бурханеттин-бей, когда посетители ушли.
— Что, бейим? Греческое наступление?
— Я ничего не знаю о наступлении.
— Тогда что же трагедия?
— То, что женщины страдают из-за нас.
Бурханеттин-бей лгал. Если бы он испытывал жалость к женщинам, разве мог бы он вот уже целую неделю думать только о том, как бы погубить несчастную Недиме-ханым, муж которой сидит в тюрьме?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106