С замиранием сердца закрываю глаза и вижу усталое, раньше времени состарившееся лицо тетушки Анахиты, все в глубоких морщинах. Ей непонятно, почему я ушел из дома, бежал от добра к чужим людям, на край неведомой пропасти. Попробуй, разберись темный, неграмотный
человек в этом запутанном, неспокойном мире, за что убивают друг друга, почему люди стали хуже хищных зверей. Война отняла Салеха. Потеряла покой, не спит по ночам Анахита, душою мается... Значит, снова чем-то не угодила Аллаху, если послал ей новые муки и испытания... Она не ропщет на всевышнего, все снесет и вытерпит безропотно, с покорностью. Лишь бы жив был ее Салех, грозные тучи проходили мимо его головы, седина не липла пухом к копне черных волос. Я вижу ее глаза, полные слез, они подняты к небу с надеждой и мольбой...
— Э, да ты я вижу, дружище, никак задремал?— говорит мне Ахмад, слегка задев меня своим плечом.
— Да нет... Просто дом вспомнил, тетушку Анахиту... Для меня она мать родная... Как думаешь, скоро я ее увижу?
— Не знаю,— отвечает мой старый товарищ.— Наверное, когда покончим со всей контрой, как с шайкой Али Шаха.
— Али, Ш ах разгромлен?
— А разве ты об этом ничего не знаешь?— искренне удивился Ахмад,— неужели о разгроме этого матерого зверя не сообщалось в зарубежных газетах?
— Ты же знаешь нашу «свободную» прессу... Она пишет только то, что угодно хозяину... А он здесь один — ЦРУ.
— Да, такому хозяину успехи народной армии явно не по вкусу,— соглашается со мной Ахмад, закуривая новую сигарету.— А знаешь, кто нам помог справиться с Али Шахом? Твой приятель по несчастью мулла Хабибула.
— Так значит я не ошибся... Его голос... женщина в чадре на аэродроме! Он с нами?
— С нами!— подтверждает разведчик.— Остался в рядах солдат народной армии до полной победы. Мы тут с ним сделаем одно дельце, а потом уже мулла в Мекку направится к святому храму Кааба,— улыбается Ахмад. И снова на часы свои посматривает.
— Не торопись... Побудь еще со мной немного,— прошу я друга.— До рассвета еще целый час... Расскажи, как удалось покончить с Али Шахом.
— Что ж, время у нас действительно еще есть... Можно и рассказать,— соглашается он со мной...
И я услышал страшную историю последнего преступления одного из сподвижников лидера «Шамшари ислами»— Али Шаха.
ГЛАВА XXXV
Насилье в мире, как и мир, старо, При нем не может расцвести добро. И даже ветвь, зеленая от страха, Цветов не извлекает серебро.
Камаладдин Исфахани
А было это так. Три дня гонялся я за бандой Али Шаха, а он все уходил от моего отряда, ловко умел следы свои заметать. Люди устали, решил сделать привал подольше, дать возможность отдохнуть солдатам, привести себя в порядок. Только палатки поставили, обед стали в котле варить, привели задержанного человека с опаленным огнем лицом, на которое смотреть страшно.
— Я мулла Хабибула... Нашел своего палача Али Шаха. Скорее спешите в горный кишлак, помогите свершить правосудие во имя господа нашего!
Тут же поднял своих бойцов по тревоге — ив погоню.
Но мы опять опоздали... А всему виной эта проклятая снежная пурга. Налетела нежданно-негаданно, замела все тропы, с ног валит... Сколько живу, а такого января еще не помню. Солдаты проваливались по пояс в снег, ругались, подталкивали друг друга, ползли на карачках, выбивались из сил... Замрет цепочка, поостынет на ветру и снова вперед. Туда, где почти под облаками, птичьими гнездами прилепились ханы к вершине белесой горы. Кишлак небольшой, всего несколько семей. Сейчас они все тут, рядом, в конце кривой улочки, недалеко от старой, развесистой чинары. Лежат посемейно: старики, дети, отцы, матери. Снежная пороша стала их смертным саваном. Надрывно, выворачивая душу, воют собаки. Поджав хвосты, задрав морды к небу, они не уходят от своих хозяев. Ждут, когда их окликнут, погладят по жесткой шерсти и воют, воют проклятые, раздирая душу. Из всех жителей кишлака в живых остался один майсафа. Белобородый, лицо землистое, с глубокими морщинами, замусоленный халат на худых плечах. Говорит не спеша, каждое слово как через сито просеивает.
— Не знаю, почему не упал. Видно, так было угодно Аллаху. Промахнулся душман, который целился в меня.
А другие нет... Все здесь полегли. И стар, и мал. По приказу главного начальника Али Шаха.
Опять он... Хабибула правильно вывел наш отряд на его след, да пурга сойтись в бою с Али Шахом помешала.
Сын крупного помещика, он бежал в Пакистан сразу же после Апрельской революции. Прошел хорошую подготовку в учебном лагере афганских контрреволюционеров под Пешаваром. Вернулся на родину не один, привел банду душманов. Группа небольшая, мобильная. И страшная. Главная задача ее — запугать местное население. Убивать всех тех, кто поддерживает народное правительство Бабрака Кармаля. Убивать, но не просто вешать или расстреливать. В каждую казнь, как известно, он вносит элемент садистской «романтики».
В этом маленьком кишлаке Али Шах задумал новую казнь. В программе лагеря под Пешаваром она значилась, как «своеобразный психологический этюд»...
— Не по душе пришлись нам люди Али Шаха. Нагрянули они в кишлак как снег на голову. Говорят об Аллахе, а поступают по-дьявольски. Овец наших без спроса режут, афгани требуют, греха не боятся...— рассказывает чудом уцелевший майсафа.— Земля слухом полнится... Знали мы, что недалеко от нас охотитесь за Али Шахом... Староста Рахновар, с согласия старейших, послал своего младшего, Махаммада, к вам навстречу... Да беда с ним приключилась... Не дошел...— Майсафа глубоко вздохнул, закашлялся.
С Махаммадом действительно приключилась беда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87