— И запомни — это тебе не игрушки. Или со щитом, или на щите...
Я прекрасно понял, что означали его слова. Молча кивнул и вышел.
Уже потом Юстас подумал, что тогда, в санатории, в тринадцать лет, он мог легко общаться с людьми. Чужие слабости его не пугали, не отталкивали, хотя и бросались в глаза. Все вокруг — люди, их дела, заботы — рождало лишь одно желание: понять, отчего происходит так, а не иначе. Наверное, потому и на лице его часто проступала наивная, как бы вопрошающая улыбка. Юстас любил этот мир и хотел тоже быть любимым.
По-детски интуитивно он сознавал, как мала та частица огромного мира, которая предназначалась ему, больному, и все-таки не роптал, что нужно находиться здесь, в санатории. Мальчик украдкой старался заглянуть вдаль, в будущее. Ему необходимо было представить себе эту картину будущей своей жизни емко и обобщенно. С удовольствием вдыхая в себя таинственный запах книжной обложки, он при желании с легкостью представлял, например, семью переплетчика за ужином. Но этого мало — поговорив раз-другой с кем-нибудь, без труда мог предугадать будущие судьбы или жизненные повороты в судьбах находящихся здесь ребят, Спустя десять лет, встретив некоторых
из них, он ничуть не удивился; когда те рассказали о себе, кто они и чем занимаются. Только Нининого будущего не представлял себе.
То, что его любовь к Нине обречена, мальчик знал с самого первого разговора с ней. Во-первых, кто-то был близок ей из привычного для нее окружения, говорящий на том же языке и ко всему совершенно здоровый... Во-вторых, она русская, а мать ни за что не позволит жениться на девушке другой национальности. Чистейшая глупость подобное отношение, билось в мозгу, такой, как она, не сыскать во всем Каунасе, если бы Нина жила где-то рядом, посветлел, похорошел бы его родной город. Разве не так?
Юстас не спешил хоронить собственные чувства, впервые ему захотелось воспротивиться глупости и недомыслию. Он уже не скрывал, что ему нравится Нина, и недавняя тайна стала достоянием всех обитателей санатория. Теперь главным для него было видеть ее, постоянно глядеть на это лучезарное лицо с переливами настроений, сдерживать свою радость при встрече с нею в столовой, в коридоре, на прогулке. Они почти никогда не перекидывались словами, хватало одного мимолетного взгляда за весь долгий день.
Мальчик чувствовал, что переменился, но никто не подсмеивался над ним, наоборот, очень скоро Юстас сделался как бы образцом доброты и справедливости для других ребят. До тех пор, пока не появился новичок по фамилии Грегораускас и однажды не одолел его, применив грубую физическую силу. Это был его ровесник, с узким лбом, короткими черными вьющимися волосами. Квадратный подбородок новичка почти касался груди — такая короткая и крепкая была у него шея. В первый же вечер Грегораускас предложил Юстасу сразиться в шахматы. На глазах у мальчишек из их палаты они сыграли первую партию, и новичок быстро получил мат. Юстас играл спокойно, чуть-чуть улыбаясь, пока после шестого проигрыша новичок не сбросил с доски фигуры и не начал грязно ругаться. Ругался он изощренно и долго, сиплым с хрипотцой голосом, видно было, подражал подонкам.
— ...так и растак мать твою и бабушку,— наконец с удовлетворением закончил Грегораускас.
— У нас не сквернословят,— дослушав его тираду, тихо и решительно заявил Юстас.— Коли так язык
чешется, ступай в туалет и ругайся там хоть целый час.
Мальчишки в палате поддержали его смехом.
— А кто мне запретит? Эти мокрые курицы?
Грегораускас пренебрежительно повел могучими
плечами в сторону младших мальчиков и угрожающе уткнулся подбородком себе в грудь:
— А может, ты?
Юстас хорошо видел, что новичок его совершенно не боится и даже готов броситься врукопашную. Однако пока все зависело от Юстаса. Грегораускаса надо было одолеть словом, но одновременно и не показаться трусом в глазах других.
— Ругайся сколько влезет,— равнодушно ответил Юстас, поднимаясь с табуретки.— Только в таком случае никто из наших не станет водиться с тобой. Правильно говорю?
Юстас повернулся к ближайшей кровати, где сгрудились юнцы, еще недавно следившие за шахматной схваткой. Подперев щеки руками или навалившись один на другого, они замерли, врасплох застигнутые вопросом. Нависла гнетущая тишина, не нарушаемая ни малейшим шорохом. «Мужское сообщество» не торопилось вставать на сторону Юстаса, пока не определился победитель, а может, уже предчувствовали будущую потасовку и теперь с любопытством выжидали. Все это, очевидно, понял и Грегораускас. Неожиданно он схватил Юстаса, сомкнул локти вкруг его шеи и пригнул голову мальчика вниз.
Напрягая все силы, Юстас старался освободиться, но Грегораускас только еще сильнее сжимал его голову.
— Сдаешься? — выкрикнул.
Юстас молчал, хотя в глазах уже потемнело.
— Лучше говори, что сдаешься, а то в штаны наложишь,— посоветовал Грегораускас и чуть ослабил хватку.— Громко проси пощады.
Юстас уже давно позабыл, как нужно драться, даже начал испытывать отвращение к потасовкам, которые затевали его одноклассники на переменах. Теперь же испытал не изведанное доселе унижение, физическую боль и остервенение оттого, что другие преспокойно наблюдают за тем, как ему пытаются свернуть голову. Свободной правой рукой Юстас неожиданно нанес сильный удар снизу и тотчас почувствовал, что его отпустили.
Новичок скорчился, присел, обхватив колени, и тряс головой, извергая проклятия.
Задыхающийся Юстас бросился на кровать, откинулся к стене, уперев в нее голову и плечи, закрыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65