Расцарапанные уши горели огнем.
Казалось, схватка закончилась, мальчики из палаты расходились кто куда, и вдруг Грегораускас, схватив шахматную доску, в один прыжок очутился возле Юстаса. Расчерченной на квадратики деревянной доской он прижал голову Юстаса к стене и, навалившись всем весом, давил на него размеренно, с садистским расчетом.
Юстас негромко вскрикнул, а почувствовав, что теряет сознание, зашелся в крике:
— Ааа!!
Грегораускас отпустил его и слез с кровати. По мальчишечьим лицам Юстас понял, что он — побежденный, проигравший, что отныне они станут угождать любому диктатору, подражать его повадкам. Грустно улыбнувшись, он с легким еще головокружением отправился в душевую и долго держал лицо под струей. Вода была ледяная, обжигала щеки, веки, даже сводило зубы, но мысли постепенно входили в колею, прояснялись, исчезло чувство мести и стыда, и Юстас ощутил радость, поняв, что его нельзя одолеть, потому что нельзя изменить его мыслей, его убежденности, всей его сути.
Причесался и поглядел на себя в потрескавшееся зеркало на стене, остался недоволен своим видом, после драки еще сильнее обозначились на лице прыщики, кое-где они были содраны до крови. Сразу же подумал о Нине, ведь она увидит его в столовой, и прикинул, что может обойтись и без ужина. Правда, те пацанята, чего доброго, вообразят, будто Грегораускас отбил у него аппетит, и начнут выказывать сочувствие или жалость.
Миновав длинный коридор со скрипящими деревянными половицами, Юстас очутился возле бильярдной и отпер ее — ключ от нее был доверен ему, чтобы туда не лазали малыши в то время, когда надо готовить уроки, поэтому открывал бильярдную только после ужина. Притворив дверь, выбрал любимый свой
кий, раскидал на зеленом сукне стола несколько шаров и принялся их гонять.
Первый удар в дальний угол — неточный. Надо будет написать маме, что он уже совершенно здоров и что можно забрать его домой.
Чепуха, вздор. Насколько он здоров, решит консилиум врачей, когда пройдут первые двадцать четыре дня. Может статься, что для лечения потребуется еще столько же.
Второй удар постарался направить по центру. Ага, попал. Попросит, чтобы его перевели в другую палату. Нет, это не выход. Пойдут разговоры — сбежал, получив как следует. Придется остаться и просто-напросто не обращать внимания на этого сквернослова с обезьяньими конечностями. Главное — вести себя как ни в чем не бывало. Он уже не сердился на Грегораускаса за насилие, ведь тот не знал, что творит, ему невдомек, что мать никогда не била Юстаса. Подольше поживет, поймет, с кем имеет дело, и в один прекрасный день сам станет искать его дружбы. Он, конечно, пыжиться не будет и великодушно все простит.
Третий удар — мимо. А если... начнет насмехаться над ним и Ниной?
За окном в свете одиноких фонарей синевато мерцал снег, ветер уже порядком искромсал белый нарост на проводах, теперь он напоминал живую изгородь с проломами. Так и должно было случиться в какой- нибудь день, снегопада давно не было, но все равно это был плохой знак, придуманный им самим. Начнется невезение, подтрунил над собой Юстас.
Дверь бильярдной тихо приотворилась, и в проеме показалась светловолосая Нинина головка.
— Ты один? — удивилась она.— Почему ты один?
— Заходи,— нетерпеливо позвал Юстас.— Дверь закрой. Мы нарушаем правила.
— Нехорошо.— Войдя внутрь, Нина прислонилась к дверному косяку, сцепив пальцы на поясе.— Отчего такой красный?
— Умывался,— пояснил мальчик, старательно натирая мелом кончик кия.— Скоро ужин.
Хотя они были только вдвоем, Юстаса это не радовало. После поражения ему хотелось побыть наедине со своими тоскливыми мыслями и чтобы никто его не выспрашивал. Когда она вошла, Юстаса осенило,
что все это время ждал такой минуты, когда хоть на миг останутся наедине, а теперь у него дрожали руки, перехватывало дыхание.
Юстас вставил кий в специальный штатив и, подпрыгнув, уселся на бортик бильярдного стола. Медленно переводил взгляд с ее рук на шею, лицо, глаза. Нина выдержала его взгляд.
— Научишь меня играть? Я бы так хотела задать жару мальчишкам.— Вдруг она ойкнула, прижав к губам кулак.— Откуда у тебя на лице кровь? — И неожиданно звонко расхохоталась: — Может, уже бреешься?
— Слишком много вопросов для одного дня,— едва слышно произнес Юстас, не отводя напряженного взгляда от ее глаз.
Зрачки у Нины расширились, а светло-голубые глаза при электрическом свете казались темными, таинственными, как будто в глубине их скрывались начало мира и конец, начало рода человеческого, преданность и вера, самопожертвование и надежда; на мгновение Юстасу привиделось, что сквозь матовое детское личико на него глядит незнакомая женщина. Глядит утешая, ободряя. За тысячную долю секунды припомнил все прочитанные книги, вспомнилась и одна мысль, что из-за такого взгляда, из-за таких глаз можно пустить пулю в лоб, отречься от престола, уйти в монастырь или броситься в смертельную схватку.
Опустив голову, Юстас сжал ладонями край стола, в звенящей тиши послышался хруст пальцев.
— Нина... — Он незаметно повел головой в сторону двери. Уйди, уйди, девочка, на этот раз уйди, скорее уходи, так нужно, просто необходимо...
Нина выпрямилась, отошла от косяка и шагнула к Юстасу, потом остановилась, поднесла руки к лицу. И опять сквозь маску беспечной детскости на него смотрела Незнакомка глубокими потемневшими вмиг глазами.
— Хороший...—прошептала Нина. Еще два шага, и она оказалась рядом с Юстасом, застенчиво склонила голову, положив ладони на его правую руку, намертво вцепившуюся в бортик стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65