Это почувствовала и Вилунене, поэтому, согнувшись в три погибели у ног Юстаса, принялась голой рукой ворошить снег, выискивая несчастный тюбик, который лежал тут же.
Да, она хочет вызвать еще большее сострадание, я ведь застыл как остолоп, как столб, а бедная женщина копошится у моих ног, подумал Юстас. Она будет перекапывать снег до тех пор, пока дети не начнут кричать на меня, обзывать негодяем.
Он, быстро наклонившись, схватил тюбик и положил в карман, избегая смотреть в сторону Нины.
Час, отведенный для прогулки, истек.
Все вернулись назад в санаторий.
Юстас не испытывал ни малейшего удовлетворения от собственной смелости и до ужина промучился, обдумывая, как бы попросить прощения у Вилунене. Однако во время ужина оскорбленная им воспитательница встала неподалеку и, скрестив на груди руки, с ледяным выражением лица следила за каждым его взглядом, каждым движением. Все дети, занятые едой, стали на них поглядывать, пока вилка в руке Юстаса не запрыгала, словно живая тварь.
Это была отвратительная женская месть.
С испугом и изумлением глядела на них и Нина.
— Иваницкая! — сурово окликнула Вилунене.— В тарелку смотри, а не на кавалеров!
Послышалось хриплое, угодливое хихиканье. Смеялся Грегораускас. Нина вдруг отбросила косу на плечо и выбежала из столовой.
Юстас какой-то миг смотрел, как ходит туда-сюда на петлях неплотно притворенная дверь. Придя в себя, тоже поднялся из-за стола.
Тайны, о которой все прекрасно знали, но делали вид, что не знают, больше не существовало. Это было лишь началом, началом войны, глупой и бессмысленной, которой Юстас вовсе не хотел, потому что всем своим существом жаждал быть любимым.
Открытое партийное собрание проходило на слесарном участке, поскольку людей здесь помещалось значительно больше, чем в красном уголке нашего цеха. Из раздевалки принесли скамьи, кто не уместился на них, расселись прямо на обитых жестью рабочих столах, кто-то даже пошутил, что в цехе давно пора установить хотя бы фанерную трибуну для выступающих, раз собрания здесь стали привычным делом. На скамейке рядом со мной сидел Степонавичюс, заместитель директора по техническим вопросам, он страдал диабетом (тучный, с нездоровой краснотой на лице), рабочие его любили за простоту и профессиональные знания. Было ему лет пятьдесят. С шестнадцати начал работать на заводе металлистом, освоил специальности токаря, фрезеровщика, слесаря и навыков этих не забыл по сей день. Рабочие это знали и не раз вспоминали, как Степонавичюс однажды на личном примере показал слесарю самой высокой категории, как надо работать. Было ли такое на самом деле — никто не ломал себе головы, сказка пришлась всем по душе.
Мудрый человек наш Папаша, невольно подумал я, и меня он явно поддерживает, раз такого помощника прислал, которого рабочие не опасаются.
Степонавичюс молча слушал выступление парторга цеха Монтримаса, тот говорил о соцсоревновании — показатели на сегодняшний день оставляли желать лучшего, в прошлом квартале дела обстояли куда веселее,— на этих словах Монтримаса он бегло окинул меня усталым, однако многозначительным взглядом и опять подпер щеку рукой.
Монтримас докладывал коротко и сухо. Никаких усилий, никакого стремления разобраться, почему понизились показатели в этом квартале, с горечью подумал я. Неужели это важно только для меня? Оглядел сидевших поодаль мужчин, застывшие, апатичные лица, казалось, от выступления парторга им ни жарко ни холодно. Когда Монтримас закончил свою речь, глаза всех собравшихся устремились на нас со Степонавичюсом. Все молчали.
— Время не резиновое, мужики,— негромко подбодрил я.— Ведь есть о чем поговорить.
С длинного рабочего стола нехотя, с ленцой сполз мастер токарей Виктюк, передернул заплывшими жирком плечами.
— За что мне выговор? Хочу, чтобы при всех сказали...
— В приказе сформулировано четко: за плохое дежурство. Дежурный мне нужен для того, чтобы от него, а не от базарных кумушек узнавал все новости,— спокойно пояснил я.— А ты даже не потрудился сделать запись в журнале.
— Великое тут дело — человек палец порезал. Да еще в конце рабочего дня. Всего полчаса и оставалось до окончания смены, когда мастер отпустил Казиса домой. С утра ведь он явился как положено и работал нормально... Записывать всякое дерьмо я не привык.
— А ты только и ждешь, чтобы человек шею свернул? — вклинился в разговор прокуренный бас Степонавичюса.— Чтобы собирать потом по пятьдесят копеек на еловый венок?
Виктюк хотел было еще что-то сказать, но несколько рук потянулось к полам его пиджака, послышался чей-то шепот: «Садись! Приземляйся давай. Получил по сусалам, теперь облизывайся».
Приятно, что этот паренек такой самолюбивый, подумалось мне, хотя я вроде должен рассердиться, что меня не поняли. Я встал и обратился к Монтримасу:
— Позвольте и мне сказать пару слов, чтобы не забыл потом.— И развернулся лицом к сидящим.— Недоволен я нашим обеденным перерывом, мужики. Большинство слишком рано заканчивают работу, на
пять, а то и десять минут раньше, чем положено. Уходите обедать, свет не выключаете. Я уже говорил об этом с мастерами участков на производственном совещании. Но все осталось по-прежнему. Говорить больше не буду, а тыкну носом, задам головомойку. И в первую очередь мастерам и дежурным. Вот, пожалуй, и все.
Уселся на место и посмотрел на часы.
— Высказывайтесь, мужики, не набивайте себе цену,— уже спокойным тоном подзадорил своих, словно перед этим и не сердился вовсе, а так, демонстрировал педагогический прием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65