..
Каспарас продремал до самого почти вечера. Проснулся, услышав, что Ирена говорит по телефону.
— Звонил твой Юстас,— пояснила Ирена, увидев, что он лежит с открытыми глазами.— Все ему сказала. Обещал сейчас приехать. Пусть сам с тобой разговаривает.
Каспарас кивнул, соглашаясь со всем. Ему хотелось еще раз настичь свою строку, но та скрылась где-то в сознании, а может быть, в космосе, оставив возвышенное состояние, словно довелось прикоснуться к чему-то необыкновенному, неземному. Опершись на локоть, Каспарас надолго замер, боясь утратить это ощущение.
— У тебя действительно глаза безумца,— сказал Юстас, войдя в комнату и усаживаясь в ногах у Каспараса.— Ирена сообщила, что валяешься второй день и ничего не ешь.
— Сейчас встану,— торопливо пробормотал Каспарас.
Натягивая одежду, Каспарас украдкой наблюдал за Юстасом, который сидел слегка сгорбившись, полуотвернувшись от него и барабанил пальцами по острым коленям. По его лицу с выступающими скулами и плотно сжатому широкому рту нельзя было ничего прочесть, Каспарас только чувствовал, что Юстас сильно подавлен. «Все ему сказала»,— вспомнил он Иренины слова и сам помрачнел, стушевался, как провинившийся солдат перед сержантом. Конечно, станет расспрашивать, выпытывать, вытягивать из него все и еще хуже — не удержится от слишком правильных советов, которые никому не подходят из-за этой своей правильности. Но Юстас приказал:
— Захвати полотенце, плавки и поехали — не бледней — в заводской пансионат за городом.
Спустя десять минут они неслись в такси по ровной точно стол автостраде.
Это была последняя вспышка лета, его жаркое дыхание было готово вот-вот оборваться — озерная вода еще манила, но от спокойной глади уже веяло меланхолией, после бешеного солнечного танца наступало затишье. Краски еще все те же, но уже перезрелые, затухающие, кажется, высказано, выкрикнуто все: и радость, и мука; предчувствуется тихое облегчение, будто приближается чья-то прохладная ладонь и ляжет
сейчас на пылающий лоб. Проступающее во всем завершение и надвигающийся в природе разлом этим сентябрьским утром пробуждали в Юстасе прилив сил и энергии, радостное ожидание новых трудов. Как вольно дышится по осени! Нет, рано еще подводить итоги. Рано.
Юстас огляделся вокруг, ища на берегу Каспараса. В каких-нибудь двадцати шагах увидел его лежащим ничком на узком мостике и баламутящим воду сосновой веткой. Возле его босых ног валялись сбитое в комок полотенце радужной расцветки и светло-голубая целлулоидная мыльница.
— Озеро причесываешь? — тихо осведомился Юстас, глядя, как водит Каспарас по воде веткой, поскольку почувствовал, что в данный момент тому нет никакого дела до него, а может, он даже помешал, ведь оба думают об одном и том же.
Каспарас повернул свою рыжую бороду в его сторону и опять отвернулся.
— Интересно, отчего озеро — среднего рода? — удивленно проговорил он.— Озеро ведь пассивное. Вот речка — стремительная, течет, берега подмывает — должна была бы относиться к мужскому роду, а озеро, наоборот, требует женского...
Юстас пристроился рядом, свесил длинные ноги с мостика, касаясь ступнями воды.
— Поговорим? — спросил с сомнением.— Пока голова ясная и желудок пустой? А?
— О моей жизни? — прижмурился Каспарас.
— Жизнь всегда права, даже когда человек попадает в катастрофу. Я тобой недоволен, а не жизнью.
— Хм, кажется, никому не мешаю,— апатично пробормотал Каспарас.— И не особенно кого интересую. Чем ты недоволен?
— Хватит тебе оценивать себя глазами той женщины! Сколько можно! Зачем постоянно глядеться в свое отражение? Ты люби, как положено мужчине. Люди должны понимать друг друга без слов. Соберись в кулак. Неужели ты не в состоянии совладать со своими чувствами?
Каспарас перевернулся навзничь, оперся на локти, уткнув бороду в грудь.
— Говоришь, как какой-нибудь вещун, какой-нибудь мракобес. Разве можно попрать собственные
чувства, отсечь руки-ноги и чтобы потом вольготно жилось? Ты предлагаешь мне инвалидную коляску...
— Я ничего не предлагаю. Только одно — кончай себя травить.
— Кому какое дело? — отрезал Каспарас.— Вон и на озеро уставился ястребиным взором, как богач, как владелец. И нехорошо смотришь, нет в твоем взгляде любви.
— Я не озеро вижу.
— А что? Новую электростанцию?
— Да как тут тебе объяснить... Вижу наше с тобой время.
— И как оно выглядит? Какого цвета?
— Оно признает только реальные законы. И свидетельствует о том, что нельзя надолго их забывать, пренебрегать ими, это опасно для здоровья. Их нужно принимать как воистину существующие и независимые от тебя. И вообще приспосабливаться ко всему живому и неживому нужно с любовью, с сочувствием, но не подминая себя при этом. Ты слышишь?
— Разве я какой-то ретроград? — с горечью осведомился Каспарас.
— Ты, закрыв глаза, бежишь от фактов.
— Каких, черт их всех побери?
— От одного, существенного. Не хочешь признавать, что та женщина больше тебя не любит, что такое могло случиться, что виной тому какие-то твои мелкие ошибки, что ты ее до конца не понял и па-па-па, и та-та- та,— скороговоркой закончил Юстас, пользуясь тем, что не видит глаз Каспараса.
Но тотчас их увидел, глубокой голубизны, застывшие под торчащими, как у рыси, желтоватыми бровями, излучающие и скорбь, и нежность одновременно. Да разве может человек с такими глазами отстраняться, честный, порядочный? — невольно подумал.
— Пойми, Юстас, я не дрожу за свою жизнь. Мне очень жалко ее и мальчика. До бешенства жаль. Она плохо кончит.
— Наоборот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65