.. Может быть, мы все трое слишком слепо поддались соблазну— «внедрить в жизнь» свою собственную «систему», решив, что дружба уже не требует никаких жертв? Однако завод есть завод, а мы — люди дела, черт возьми! Все трое стремились к собственным — пусть скромным! — но победам, мы не стали хуже, мельче, глупее, не убоялись самостоятельности, сами принимали решения, а ведь этого так часто опасаются три четверти населения земного шара в наш двадцатый век.
Однако эти все рассуждения почему-то не приносят никакой радости. Факт остается фактом: наша дружба, моя, Эдмундаса и Вацловаса, распалась. А это, увы, необратимо.
В смятении духа вернулся домой, придвинул табуретку к окну и уселся в кухне, повторяя, как заведенный номер телефона Дайны, пока наконец не отважился ей позвонить.
Услышав мой голос, она секунду помешкала, вероятно обдумывая, стоит ли пускаться со мной в разговор.
— Как твои малыши? — поинтересовался я.
— Спасибо, здоровы.
— Нам нужно увидеться, Дайнуже. После того вечера многое осталось недосказанным, слышишь? Что-то гнетет меня...
— Случается и такое... Потом... проходит.
— Что проходит? — Меня поражает ее голос, в нем ни малейшей нотки тепла — ни крупицы доброжелательности.
— Все.
Чувствую, как этот разговор мучителен для нее.
Подожди! — кричу я.— Прежде чем положить трубку, скажи, я был для тебя... я... для тебя...
— Этого я тебе не скажу. И вообще думаю... больше ничего не нужно.
— Чего, чего не нужно?! — опять кричу я.
Дайна ничего не отвечает и кладет трубку.
Становится тихо. В полутьме включаю телевизор,
устраиваюсь на диване, но никак не могу сообразить, что там показывают, на экране.
Позвонить Каспарасу не поднимается рука. Неизвестно почему. Может быть, позвоню завтра или через неделю, но сегодня, в этот вечер, чувствую — не надо его беспокоить.
Словно какой-то отвратительный призрак, от которого стынет в жилах кровь, выползает из темноты подозрение, что все это время я забывал о чем-то невероятно важном.
Человек не может быть постоянно прав, не может, не может,— мне чудится, будто кто-то произносит эти слова тихим усталым голосом,— и очень важно, способен ли человек признаться в этом... Никак не разберу, чей это голос — Каспараса, Дайны или матери, только мнится, он очень знакомый.
Вспомни начало, вспомни, шепчу я, ведь Каспарас притягивал тебя как страдающая личность, и к Дайне влекло из-за ее стойкости и трудной судьбы... Вспомни начало, принимаюсь повторять до бесконечности, до головокружения. Незаметно сливаюсь с обступившей со всех сторон темнотой и засыпаю, сидя на диване, а когда пробуждаюсь, сквозь стекло сочится прозрачный осенний свет, доносятся разрозненные, но уже энергичные уличные звуки. В коридоре возле лифта слышатся чьи-то молодые и чистые голоса; в колодце двора, на заасфальтированной площадке, урчит машина.
Выключаю телевизор, который работал вхолостую всю ночь напролет, и подумываю, что не мешало бы пойти в ванную и побриться, но в это утро привычная размеренность жизни кажется отталкивающе постылой. Придвигаю к столу стул, достаю чистый лист бумаги и медленно вывожу: «Милая мама...»
До начала смены еще целых два часа.
??
??

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65