Было еще «надеемся, вы оправдаете доверие», «могут быть и трудности», а под конец — счастье скатиться вниз по лестнице и глотнуть свежего воздуха. Войдя в цех, я разыскал Жорку. Тот уже кончил работу и чистил станок.
— Уже?
— Ага.
Жорка подал масленку и попросил:
— Полей-ка на руки.
Он долго тер их, потом спросил:
— С завтрашнего дня будешь работать самостоятельно?
— Наверное,— я и сам не знаю, отчего мой ответ прозвучал так вяло.
— С тебя пол-литра.
Я согласился. Ближе всего было сходить в ресторан на вокзале. Жорка выпил две рюмки и помрачнел.
— Не думай, не будет ни пирогов, ни пышек. И мастер еще заставит тебя поплясать. Если что, айда ко мне, помогу. Можешь взять у меня один инструментальный шкафчик, он почти пустой.
— Спасибо, Жорка,— поблагодарил я. Инструментальный шкафчик — большое дело для начинающего.
Он старательно вытер рот бумажной салфеткой и закурил.
— Ты хорошо работал со мной. Продолжай в том же духе. Придется — разорвись пополам, а сделай.
Я вслушивался в его слова, стараясь проверить, слышу ли я их впервые. Должно быть, нет. Припомнились совсем другие слова: «Принимая какое-либо решение, ты тем самым отказываешься от другого или нескольких возможных решений, и не всегда окончательное бывает единственно верным. Это равносильно потере возможностей...»
Я сильно тряхнул головой. Чепуха! Неужели люди всю жизнь только и делают, что стараются для максимального количества вещей найти их настоящее место. Включая и себя, если человек сам успел превратиться в вещь. Я кивнул в знак согласия и чуть заплетающимся языком проговорил:
— Жорка... я рабочий?
И снова вслушался, желая убедиться, действительно ли это так.
Совершенно неожиданно я встретил на лыжной базе Диту, она была одна в большой холодной комнате. Присев на корточки у печки, она грела башмаки и задумчиво глядела в огонь. Лицо ее раскраснелось от огня, глаза были прищурены, а руки, в которых она держала громоздкие башмаки, вытянуты вперед, как у танцовщицы. К стене были прислонены пара лыж и палки, в углу на вешалке висело ее зеленоватое пальто, а пояс валялся на полу.
Я нагнулся и поднял пояс. Она обернулась, увидела меня и встала, все еще держа в руках башмаки.
— Здравствуй, Дита,— сказал я.— Что это за языческий обряд?
— Башмаки так промерзли, что ноги совсем закоченели,— улыбнулась она.
— А где Генрикас?
— Он не любит кататься на лыжах,— и улыбка исчезла с ее лица.— Сегодня отличная погода, правда?
— Я начинаю верить в телепатию. По дороге сюда я думал о тебе, и вот — встретились. Что это, судьба? А может, одна из неожиданных маленьких радостей?
— Ты не забыл еще?
— Нет.— И повесил ее пояс.
— Башмаки уже согрелись,— прибавила она.— Ты любишь кататься один?
— Да,— признался я.— Но это не значит, что мы тут же пожмем друг другу руки и пожелаем не сломать ногу.
— Ну конечно,— рассмеялась Дита.
Я подошел к окошечку и обратился к старичку с лицом мыслителя:
— Мне только лыжи, ботинок не надо.
Я радовался, что так неожиданно встретил Диту и что представился отличный случай побеседовать наедине. Когда мы вышли из базы, снег дымился и горел в лучах солнца. Его кристаллический блеск слепил глаза. Вдали виднелась белокрышая стена леса, а здесь, по взгорьям, рассыпались молодые елочки. Тяжеленные снежные гроздья пригибали их нежные ветви.
— Им, должно быть, тяжело,— показал я лыжной палкой на елки.
— Они знают, что это красиво, потому и не чувствуют никакой тяжести.
— Ты права,— пошутил я,— ведь они тоже девушки...
Она ничего не ответила, оттолкнулась палками и спустилась с горы. Я немного обождал и понесся вслед. Мы долго катались. Когда, осыпая с ветвей снег, мы взлетели на другой холм и остановились, я увидел, что лицо Диты помрачнело.
— Ты отлично съехала с горы!— заметил я, не понимая внезапной перемены ее настроения.
— А ведь и людей тяготит их поза,— неожиданно сказала она.
Я на минуту задумался. Наблюдая за тем, как она палкой ковыряет пушистый снег, я никак не мог понять, относит ли она и меня к этим людям или же только высказала общую мысль. Ветер безжалостно обтачивал мои уши, они, наверное, горели, и поэтому я не боялся, что Дита заметит, как я покраснел. Дурацкое свойство — если кто-нибудь ненароком заденет меня за живое, я сразу же краснею. И все же я решился обезоружить ее.
— Можно подумать, что каждый человек выбирает себе какую-то позу, которая кажется ему наиболее подходящей.
Дита перестала ковырять снег и решительно посмотрела на меня:
— Есть люди, которым поза просто не нужна. Это смелые, сильные люди. Но у большинства обычно даже две позы, одна — вроде повседневной одежды, с которой редко расстаются, другая — для торжественных
случаев. Что, смешно рассуждаю?—Она неуверенно рассмеялась.
— Позу можно разглядеть только в том случае, если знаешь подлинное «я» человека, так сказать, в его чистом виде, а то легко ошибиться и принять привычную позу за естество.
— Нет, нет!— воскликнула Дита.— Вот ты теперь горячо мне доказываешь, и я знаю, что это не поза. И совсем нетрудно разглядеть, где поза и где нет.
— О-о!— вздохнул я.— Дал бы мне бог такую способность. Но я, пожалуй, склонен оправдать позу, если это только маскировка страдания или страха. Не всегда надо плакать, когда хочется прослезиться.
— Значит, нет ничего настоящего?
— Почему же?— Я смутился, потому что не ожидал такого прямого вопроса.— Когда человек вышел из пещеры, он прикрывал свою наготу одеждой из листьев. А теперь... хм... хм... в нашу эпоху, мне кажется, и для чувств пригодилась бы какая-нибудь одежонка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24