Я нахмурился:
— Как-то несолидно вроде.
— О-о! — Она окинула меня взглядом с головы до ног.— Ты любишь, чтоб тебя упрашивали? Не будь же таким упрямцем, пойдем,— она взяла меня за руку и слегка потянула.
— Куда пойдем? — спросил я неуверенно.
— Это уж твое дело придумать.
— Может, в кино? Или в кафе?
— Не дури,— засмеялась Дита.
— Ладно,— обещал я,— придумаю. Только не сейчас. Трудно быть оригинальным.
— Перестань,— нетерпеливо бросила она.
Мы свернули в узкую, обсаженную деревьями улицу. Тротуар был старый, в выбоинах, и деревья были старые, зелеными рядами выстроились они по сторонам. Отшлифованные колесами булыжники мостовой поблескивали в отсветах заходящего солнца, улица была длинная, здесь царила тишина, и мне показалось, что на этой улице я впервые, хотя ходил по ней сотни раз.
— Давно мы не виделись,— проговорила Дита, глядя себе под ноги.
— Да...
— А что ты делал все это время?
— Набирался житейской мудрости.
— Ну!.. И каковы же успехи?
— Спасибо, неплохие.
— Может, ты все еще сердишься, что я тогда положила трубку?
— По-дурацки все получилось.
— Ты не сердись. Я не могла иначе. Еще несколько слов, и я бы разревелась.
— Странно. Кажется, я ничего такого не сказал.
— А потом я все хотела встретить тебя и поговорить.
— Да ну — какой уж из меня собеседник!
Дита вдруг остановилась.
— Не веришь? — с болью спросила она.— Может, еще сказать тебе...— она покраснела, но не опустила глаз,— может, сказать, что я почти каждый вечер зря надеялась встретить тебя? Конечно, случайно,— в ее голосе прозвучала ирония.— Ведь не искать же тебя.
И отвернулась.
Мне захотелось обхватить ладонями ее хрупкие покатые плечи, повернуть ее лицом к себе и молча поцеловать. Как долгожданного друга, вернувшегося из далекого странствия. Я так бы и сделал, невзирая на скучающую продавщицу мороженого, подозрительно уставившуюся на нас, и на прохожих, но руки мои словно кто-то зашил в карманы брюк. Я прислонился плечом к стене какого-то желтого дома и только взглядом погладил ее короткие, растрепавшиеся на ветру волосы. Надо, надо окликнуть ее, нельзя так глупо вести себя. Но как это сделать, если не хочешь солгать, если губы все время произносят совсем другие слова, если тебя неотвязно преследует одна и та же мысль: что же, что мешает нам быть вместе? Мартис, Мартинас, тяжелый ты человек, ох и тяжелый же, ведь ты сам придумал все эти преграды...
— Дита! — произнес я приглушенным голосом.
Сразу же, словно кто-то рванул ее за руку, она
повернула ко мне счастливое робкое лицо, брови ее поднялись, неуверенно дрогнули губы:
— Что?
— Я тоже... Давно ждал...— тихо сказал я, быстро дыша, как после долгого бега.
Ее пальцы слегка коснулись моей руки, а я никак
не мог оторвать взгляд от липы на той стороне улицы и заплетающимся языком пробормотал:
— Может, хочешь мороженого?
Странное чувство овладевает, когда работаешь ночью один. Наш участок работает только в две смены, поэтому в третью — ни живой души, не считая меня. Войдешь и вслушиваешься в тишину. Станки замерли, людей нет. Иной раз со злостью подумаешь, что такая ночь — это лишь продолжение похожего на нее дня, что и днем ведь я был один. Поэтому я спешу начать работу и не думать больше о том, какие силы, черт побери, заставляют меня большую часть суток быть одному.
Я зажег только боковой свет — вполне хватает — и пошел к своему станку.
Там светился огонек чьей-то папиросы.
Я крикнул:
— Эй, что ты там делаешь?
— Чертей пугаю,— отозвался Жорка.
— Тоже будешь работать ночью? — удивился я.
— Слушай, что я тебе скажу,— серьезно произнес он.— Отправляйся-ка домой, приходи завтра работать в первую смену. Я договорился. Теперь ты будешь работать только в первую, а я — после обеда и ночью. Ясно?
— Зачем все это? — спросил я и зажег лампочку над станком.
Жорка хитро улыбнулся и хлопнул меня по плечу:
— Не твое дело. Сказал — значит, кончено.
— Стало быть, благотворительность? — прорвало меня.— Покорно благодарю. Топай домой, Жорка.
Он подошел ко мне и схватил за руку.
— Дурак,— мягко проговорил он,— экзамены ведь на носу. Потом — как захочешь.
Я молча глядел в упор на электрическую лампочку и с трудом проглотил застрявший в горле горячий комок.
— Спасибо,— пробормотал я, не глядя на Жорку.
Не хватало еще, чтобы я покраснел.
Ромас никогда не запирает дверей. Может, надеется, что кто-нибудь навестит его, а кто — он и сам не знает, но ждет и не запирает дверей. Он стал бы на дыбы, если бы я спросил, чьего визита он ждет.
Я несильно толкнул дверь, и она беззвучно открылась. В комнате Ромаса было тихо. У стола сидел Генрикас, один, и барабанил карандашом по краю пепельницы.
Ромас лежал на диване, свесив ноги и прикрыв лицо газетой. Сначала я даже подумал, что он спит.
Генрикас бросил на стол карандаш и откинулся в кресле.
— Хочешь выпить?
Ромас замотал головой, газета сползла на пол, но Генрикас не заметил этого, он смотрел в окно на закат, все еще дожидаясь ответа. Услышав мои шаги, он вместе с креслом шумно повернулся к дверям.
— А-а,— протянул он.— Очень приятно. Пусть входят положительные персонажи.
Ромас поднял голову и вскочил с дивана.
— Здорово, Мартис, просто замечательно, что ты пришел. Я только что думал о тебе.
— Он врет,— недовольно пробормотал Генрикас.— Это я думал о тебе. Садись и старайся сохранить бодрость в этой унылой компании...
Он насмешливо посмотрел на меня, крепко сжал губы и начал разглядывать свои ногти.
— Здравствуйте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24