— бросил я через плечо, отвернувшись, и вдруг почувствовал сильный удар по щеке. Падая, я еще успел смекнуть, что удар был нанесен
сзади. Я оперся на локоть и тряхнул головой. В голове шумело, болело ободранное колено, какие-то бурые пятна мешали видеть.
В конце пустынного переулка поспешно удалялась одинокая фигура Генрикаса.
И я почувствовал к нему невыразимую жалость.
Металлические, гудящие под ногами ступеньки в аппаратную были слабо освещены маленькой лампочкой, горевшей под самым потолком. За приоткрытыми дверьми слышался успокоительный, монотонный гул проекторов.
В аппаратной было темно. Лишь отсвет вольтовой дуги работающего проектора слепящим белым пятном маячил на потолке.
Контуры других проекторов неясно обозначались в темноте. Два из них были покрыты черными чехлами.
На экране шел напряженный разговор. Хотя громкоговоритель и был приглушен, голоса мужчины и женщины были ясно слышны.
— Ты меня ждал? — мягко прозвучал женский голос.
— Нет,— после короткой паузы ответил мужской.
Донатас стоял, облокотившись рукой о проектор.
Когда я вошел, он даже не повернул головы. Странно, Донатас должен был услышать мои шаги. Я не хотел ему мешать и ждал, пока он первый заметит меня.
— Все-таки ты порядочный хам, Гусев,— меланхолически звучал женский голос.
Мужского голоса не раздалось в ответ.
Рука Донатаса вдруг сделала молниеносное движение, с треском упала задвижка, и тут же зажужжал другой проектор. Донатас вынул кассету с лентой и зажег свет.
— Погаси,— попросил я.
Он увидел меня и подошел ближе.
— Недурно,— вглядываясь в мое лицо, медленно произнес он.— Кто это тебя так разукрасил?
Я повернулся к нему боком.
— Странно,— продолжал Донатас.— Насколько я знаю, ты не любитель кулачного боя.
— Не обращай внимания,— сказал я.— Подумаешь, одна из тысячи и одной неприятностей.
— Кто? — тихо спросил Донатас.
— Вряд ли тебе доставит удовольствие, если я назову его имя. Бросим этот разговор.
— Чего ты юлишь? — крикнул Донатас.— Обожди, нужно перекрутить ленту.
Он ушел в соседнюю комнатку. Я уселся на высокий алюминиевый стульчик и поздоровался с пареньком, который следил теперь за проектором.
— Как твои дела? — спросил я, когда вернулся Донатас.
— Дурацкий вопрос,— недовольно пробормотал он.— А все-таки кто тебя так расписал?
— Это неважно. Сам виноват, что не научился...
— Драться?
— Нет, быть миссионером. И вот результаты,— провел я рукой по щеке.— Знаешь, впервые мне хочется напиться.
— Подожди. Через три дня я ухожу в армию. Хорошо, что сообразил показаться, сегодня я на работе в последний раз.
Я спрыгнул со стульчика.
— Прости, никак не мог выбраться раньше.
— Грустно, когда у друзей нет времени... Приходи проводить. Другим я уже сказал.
— Обязательно приду,— обещал я и пожал ему руку.
— Ты будешь ждать здесь всю ночь? — спросил мужской голос.
Ответа не последовало. Должно быть, она кивнула головой.
Одиннадцатый класс вечерней школы — вроде зала ожидания. Кажется, все тут сидят и ждут поезда. Рядом со мной — Ромас; навалившись на парту, он что-то чертит на последнем листе тетради — ясно, он только и думает о своем гокарте. Передо мной еще несколько согнутых спин, а между ними — обложка журнала «Экран».
Последние консультации перед экзаменами и всеобщая сонливость. Только девчонки в полном смятении, им кажется, что они всё перезабыли и ничего больше не знают. А я знаю: мы сидим не в зале ожидания,
а в общем купе. Бубнит математик, словно колеса постукивают на стыках рельсов. И все ждут. Ожидание нетерпеливое, нервное, скрываемое под маской безразличия; и до того уже осточертело это общее купе, всем не терпится поскорее выскочить из него, забыть про учебники, пробежаться по этим проплывающим мимо зеленым, залитым солнцем далям. А мне порой хочется еще увидеть себя большим спокойным теленком, пасущимся на лугу. И чтобы никуда не нужно было спешить.
Когда я был маленьким, отец часто водил меня на выставки картин. Ни черта я в них, разумеется, не понимал, но мне доставляло радость в мыслях бродить вдоль журчащих ручейков, лазить по деревьям, шумящим пышной листвой, и кричать с их верхушек: «Найдите меня!» Я любил гулять по картинам.
Бубнит учитель, как колеса на стыках рельсов. Секунда, минута, две... Мерно постукивают колеса... Десять, пятнадцать — они не торопятся.
Скрипит, крошится, ломается мел, сыплется на пол. «Е-едем»,— зеваю я. Помаленьку да потихоньку! И все же скоро конечная остановка и голос: «Дальше не поедем. Вылезайте. Дальше — своим транспортом». И купим билеты — каждый себе — и сядем каждый в свой голубой экспресс...
Я почти сдержал свое обещание — быстро захмелел и начал приставать к Донатасу с глупыми вопросами: что, как, почему? Он мне нехотя что-то объяснял — контингент, дескать, так надо, ничего не поделаешь... Сам он совсем не пил и в разговоры не пускался, было видно, что ночь эта тянется для него бесконечно и он никак не может дождаться семи утра. К утру мы все изрядно по устали, осипли от песен; я спрашивал Диту, не хочет ли она спать, и в глубине души радовался, что с нами нет Генрикаса. Наконец вся наша компания вывалила за дверь, мы обождали на лестнице, пока Донатас распрощается с домочадцами, и пошли по пустынным улицам города.
Ромас шел впереди всех, неся чемодан Донатаса. Юдита шла рядом со мной, а Донатас беседовал с Лай- мой. Уже рассвело, только что политые улицы дышали сыростью, в прохладном утреннем небе таяла кривая улыбка луны. Наши шаги глухо стучали по тротуару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24