— Я, Илие, не сдамся, пусть лучше убивают! — ответил Петре, не глядя на парня, словно стыдясь его.
Добравшись до площадки перед корчмой, на развилке дорог, Петре остановился. Толпа рассеялась. Отдельные разрозненные группки людей убегали, кто по дороге на Вайдеей, кто — к Руджи)
ноасе. Петре остался только с Илие Кырланом, который снова спросил:
— Скажи, дядя Петрикэ, что нам делать, я все одно с тобой останусь.
— Замиримся с ними, Илие! — пробормотал Петре, увидев окровавленную рубаху парня.— А куда тебя ранило, гляди, рубаха-то в крови?
— Должно быть, в плечо, совсем его пе чую,— пояснил Илие с гордой улыбкой.
— Вот бандиты, мать их!..
У Петре была в руках заряженная винтовка, отобранная у стражника Козмы Буруянэ. Держал он ее за дуло, как дубинку. Горькая злоба душила сердце. Мелькнула мысль тоже бежать домой, как поступили все остальные, но было стыдно перед слепо верящим в него парнишкой.
— Ну, коли так, дядя Петрикэ, подадим им знак, чтоб не убивали они нас ни за что ни про что! — радостно воскликнул Илие.
Он стянул с себя разорванную, окровавленную рубаху, привязал наподобие белого флага к дулу винтовки, которой так гордился, и поднял вверх, чтобы флаг увидели находившиеся еще далеко солдаты. Винтовка была тяжела для его простреленного плеча, и дуло с рубахой качалось, как на ветру.
Они постояли так некоторое время. Вокруг — могильная тишина и никакого движения, будто село вымерло. Дверь корчмы была заперта. Петре что-то бормотал сквозь зубы, точно ожидая чуда. С нижней части улицы, со стороны барской усадьбы, послышался ворчливый как всегда, голос бабки Иоаны:
— Птички мои, птички, птички, цып-цып-цып...
— Бабке Иоане хоть бы что, и теперь со своими курами возится, слышишь, дядя Петрикэ? — спросил Илие, радуясь человеческому голосу в этой грозной тишине.
— Нет у нее других забот,— хмуро буркнул Петре.
Шли минуты, голос бабки, как молоточек, стучал в висках, и наконец стали ясно видны солдаты вместе с майором, ехавшим верхом на коне в центре. Петре смотрел на них недоверчиво, казалось, он отсчитывает каждый их шаг. Вдруг труба вновь заревела, продолнштельно, будто предвещая что-то, и сразу же Петре услышал отрывистые слова команды:
— Стой!.. На прицел!.. Огонь!..
Илие принялся сильнее размахивать белым флагом/боясь, что
солдаты могут его не заметить. Залп грохнул оглушительнее прежних. Окровавленная рубаха и винтовка рухнули наземь, как флаг, поверяшнный к ногам победителей. Илие согнулся/пополам, успев только охнуть.
Две пули вонзились и в Петре, но он их не почувствовал.
«Выходит, мало им даже нашего мира! — подумал он, негодуя на солдат, расстрелявших поднятый ими навстречу знак мира.— Ну, коли так...»
Отряд опять двинулся вперед. Будто опомнившись, Петре вскинул винтовку и мстительно нажал на курок. Винтовка глухо выстрелила. В следующее мгновение снова прозвучала команда:
— На прицел!.. Огонь!..
Залп грохнул еще до того, как прозвучало последнее слово. Петре все еще продолжал вызывающе стоять с разряженной винтовкой в руках:
— Будьте вы прокляты, мать вашу!..
Он упал сперва на колени. На белой рубахе выступила кровь.
— Огонь!.. Огонь!.. Огонь!.. — яростно ревел голос майора. Выстрелы гремели непрерывно, будто сама по себе пришла в
движение какая-то трещотка. Петре почувствовал, как голова его тяжелеет, наливается свинцом. Уронил ее на грудь, не в силах больше сохранять равновесие, и рухнул, простонав в последнем яростном усилии:
— В бога... солнце... земля...
Чуть дальше бабка Иоана ковыляла посреди улицы, призывая все настойчивее и нетерпеливее, по мере того как пальба приближалась:
— Птички мои, птички, цып-цып...
Куры беззаботно клевали в канаве по ту сторону улицы. Опасаясь, как бы их не убили, бабка не переставала звать их, лишь изредка неприязненно поглядывая в сторону корчмы, откуда гремели выстрелы:
— Птички мои, птички... Черт бы вас побрал с вашей пальбой!.. Птички, птички, цып-цып-цып!..
Вдруг она резко повернулась на месте, гневно бормоча:
— Да будь оно все...— и тут же, судорожно корчась, рухнула на землю, беззвучно шевеля губами.
Коляска с префектом и главным прокурором в сопровождении батальонного трубача, которого майор направил с приказом к основным силам, остановилась на площадке перед корчмой, окруженная солдатами с примкнутыми к винтовкам штыками.
— Господин майор, прошу вас, я полагал, что...— бормотал Балоляну, страшно перепуганный валяющимися на дороге убитыми и ранеными.
Майор Тэнэсеску подскакал к коляске с рукой у козырька и победоносно выпалил:
— Господин префект, имею честь доложить, что в селе Амара восстановлены покой и порядок! Балоляну увидел в нескольких шагах голый до \пояса труп Илие Кырлана и изрешеченное пулями тело Петре, а между ними белую рубаху, распростертую, словно поверженное знамя. Отворачивая голову, он в ужасе пробормотал:
— Да, да... покой и порядок... Превосходно, господин майор!.. Благодарю вас!
ГЛАВА XII
ЗАКАТ
1
До полудня Григоре Юга сдерживал нетерпение и не пытался ехать дальше. Он выслушал все рассказы о событиях в Амаре, о гибели отца и Надины внешне до того спокойно, не проронив ни слезинки, что Титу Херделя не уставал удивляться огромной силе духа своего друга.
— Я должен дать знать Гогу,— решил наконец Григоре.
Захватив с собой лишь Титу, он пошел на почту, чтобы отправить телеграмму. Хотелось хоть на короткое время избавиться от всех тех, кто, словно злейший враг, принес ему столько плохих вестей. Больше всего он нуждался сейчас в одиночестве и тишине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170