Человек двадцать. Я сразу узнал их, голубчиков: серо-зеленые кургузые мундирчики, подпоясанные ремнями с бляшкой , сапоги с коротенькими голенищами раструбом, пилотки, офицерские фуражки с высокой тульей. Эко их загнали — в Ташкент! Но почему некоторые солдаты с автоматами? И у офицеров, как полагается, слева на бедре «вальтер» в треугольной литой кобуре?
Не успел я приблизиться и сообразить, что к чему, как с неба грохнул отборный мат и громоподобный бас изрек: «Паша! Опять грязь в кадре! Гнать всех отсюда немедля!» На специальном кране возле киноаппарата бесновался низкорослый пузатый человечек, и было непонятно, как в таком малыше помещался бас-про-фундо. И сразу побежали в разные стороны какие-то люди, стали кричать, суетиться. Меня и еще нескольких прохожих мигом оттеснили в сторону.
— Подумаешь, полковник! — сказал мой сосед, мальчуган лет десяти. — Войну в Ташкенте снимают, будто по-правдашнему. Вот на фронт бы поехали, там и снимали. Кишка тонка! Обман, и все им верят. И, помнится, я согласился с ним: действительно, зачем изображать войну в Ташкенте, когда она еще идет на Западе, уже, правда, не на нашей земле, а в Германии, и подходит к Берлину, но от этого война не стала менее кровавой и страшной — поезжай на фронт и снимай там свои фильмы среди настоящих взрывов и настоящих смертей.
Я пошел вверх по улице, и уже минут через пятнад-цать-двадцать мне снова открылась картина, аналогичная недавно виденной: на строительной площадке позировала другая группа артистов, загримированных под немцев. Это, видно, был другой фильм. И немцы были другие — безоружные, они изображали военнопленных. И вид у них был, конечно, соответственный: небритые, жалкие, потрепанные, помятые. Особенно поразили меня двое — до чего же похоже они играли фрицев! Один — помоложе, худой как жердь — дудел на губной гармошке что-то очень грустное, а второй — совсем старик, седой, рыжебородый — сидел рядом на дырявом ведре и плакал. Глаза у него были широко открыты, они словно, остановились и остекленели, и слезы медленно сползали по равнодушному изможденному лицу и исчезали в бороде.
Я остановился поодаль и смотрел на них. Артисты не двигались, они просто сидели и лежали, как смертельно усталые люди. Я не заметил даже, чтоб кто-то из них курил или разговаривал. Только худощавый все наигрывал свою тягучую мелодию, а старик плакал, хотя их как будто" никто и не снимал и киноаппарата не было видно. Высматривая камеру, я приолизился и оказался неподалеку от старика. Он встал и тоже сделал шаг мне навстречу. Мы смотрели друг другу в глаза. Что-то в его лице дрогнуло, в уголках рыжего рта выкроилась жалкая улыбка. Он протянул ко мне руку, точно за подаянием — это и была просьба о подаянии, — и сказал:
— Пожалуйста, господин... дайте хлеба... кусочек хлеба.
И тотчас между нами оказался часовой — будто черт из коробочки выпрыгнул. Мальчишка совсем — меньше винтовки, что в руках держал, по штык, никак не выше. Он оттолкнул старика и закричал, что разговоры с военнопленными запрещены. На крик прибежал начальник караула — лейтенант с медалькой, и я вынужден был отступить, лепеча что-то невразумительное по поводу съемок кинофильмов.
Интересное кино — охота была связываться! Но, знаете, пожалел я тогда старого немца. Никогда не жалел я немцев, даже пленных. Ну, про сорок первый и говорить нечего! Это были редкие и особые пленные. Но и пленных сорок второго, сорок третьего и сорок четвертого не жалел, хотя все они «Гитлер капут!» кричали и куда как от первых отличались. У меня счет к ним особый: я сам в плену побывал, они меня, как зайца, по смоленским лесам гоняли. А тут вдруг пожалел рыжебородого: куда его, старого, война занесла, у него и надежды, поди, выбраться нет отсюда. Какая от такого работника польза? Это мы на фронте, когда разрушенные города отвоевывали, говорили: ничего, кончится война, заставим фрицев вкалывать, они нам все до кирпичика восстановят, лучше прежнего заставим их построить. Но сколько они нам построили? Что восстановили ?
Так вот, пожалел я старого немца, а потом, идучи дальше в направлении дома Рахимова, подумал, что зря пожалел, и стал настраивать себя против него и против своей жалости, потому как неизвестно еще, кем был этот рыжий немец и сколько он наших людей в сырую землю положил. С этими мыслями и добрался я до старого города и нашел на улице Лабзак дом Юл-даша Рахимова.
И увидел я глиняный толстостенный забор, резные двустворчатые ворота, здоровое медное кольцо. Стучу им. Молчание. Брякаю что есть силы — никакого впечатления. Толкаю плечом створку и влетаю во двор. Двор - большой, много деревьев, кустов. Выложенная белым кирпичом дорожка ведет к дому, минует полутораметровую, самодельную видно, чашу фонтана, резную беседку над широченной деревянной кроватью на высоких ножках. А сам дом — маленький. Две-три комнаты от силы, не больше. И ни живой души. Дом заперт. Ору как ненормальный: «Рахимов! Рахимов!»
Неизвестно откуда появляется сухонькая старушка в стеганом халате, мягких сапожках и остроносых галошах. Лоб как-то по-особому платком перетянут. Смотрит на меня пристально, без улыбки. Объясняю ей, зачем пожаловал.
— Бельменды — мен, — отвечает она и руками разводит: не понимает.
Объясняю еще раз — медленно, доходчиво и соображаю, что напрасно распинаюсь, ибо старушка по-русски ни бум-бум. Рахимов, Юлдаш, повторяю, друг мой Рахимов тут ли проживает и где он в настоящий момент, черт бы меня побрал.
— Йок, — бормочет старушка и опять руками разводит.
А что такое «йок», с чем его кушают, разве я знаю? Может, в этом слове вся судьба моя, может, она меня гонит, а может, и от души привечает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261