Сальме попробовала и сама, но кофе оказался таким же горьким, как то лекарство, которое прописали ей в поликлинике от склероза и которое даже ночью, во сне, сводило скулы.
Попробуй-ка узнать, сколько ложек кофе надо положить из пакета на кружку кипятка?! Сноха сказала, что пить жидкий кофе нет никакого толку, что он не подействует на давление крови. А что, если кофе в пакете уже немного выдохся? Что, если положить три ложки — и была не была?!
Она собиралась уже затопить плиту, когда ей вспомнилась одна газетная статья, где говорилось, что слишком крепкий кофе плохо действует на печень и на сердце.
«Упаси боже! — пробормотала она, вставая.— Беды не оберешься, ежели начнешь...»
Сальме поставила электроплитку обратно в угол и принялась, держа в руке ножницы, спарывать простыню с пальто. Зря она спешила, могла бы ведь подождать немножко и оглядеться. Вскоре она снова оделась, взяла висячий замок и закрыла дверь. Ключ болтался у нее на шее, на тесемке под одеждой. Так когда-то, бывало, носила ключи ее мать, и Сальме тоже теперь стала это делать. В коридоре она взяла в руки палку от метлы. Ее мать никогда не ходила с палкой, в этом Сальме далеко до нее, но мать не пила и кофе и у нее не было такой снохи, да и не могло быть, потому что все ее дети были девочки.
О ЛЮБВИ И ВЕЩАХ ИЛИ НАОБОРОТ
По дороге, обсаженной березами и липами, навстречу Сальме шла машина «скорой помощи». Старушка едва успела отскочить на обочину. Того гляди задавят, им-то что! Кто же это на тот свет отходит в Кивиру? Гонят на бешеной скорости, чтобы оказать помощь?! Сальме оглянулась, куда сворачивала машина. В ней проснулось любопытство — она готова была интересоваться каждой мелочью, подглядывать хотя бы вполглаза из-за занавески на окне. Машина подъехала к старому господскому дому и, скрипнув тормозами, резко остановилась перед входом.
Кто же это, ради кого в Кивиру примчалась эта необыкновенная машина? Сальме перебрала про себя всех своих соседей, затем и жильцов второго этажа. Может, у них там что-то стряслось: аппендицит, кровоизлияние или паралич? Стоит ли удивляться, сколько они все пьют.
Ноги Сальме шли сами собой знакомой дорогой, теперь же и мысль ее побежала изведанной тропой. Она вспоминала, как болела в прошлую весну — лежала с воспалением легких. Правда, сноха говорила на крещение, что это было не воспаление легких; во всяком случае, Сальме очень ослабела. Целых три дня не выходила из комнаты, валялась и чего-то ждала, бог весть чего. Хильдегард в один из этих дней злорадно заглянула в щель приоткрытой двери, вся сгорая от любопытства, и сказала, вернее, куснула соседку: «Разве кто придет навестить тебя здесь, так и останешься лежать!» И затворила дверь, ей пора было идти в телятник. «Так уж и останусь? — подумала Сальме.— Постучусь в стену, небось Орешкины услышат; тоже мне разговор — не помогут. Помогут наверняка, если постучусь, Александр или Серафима догадаются, что мне чего-то нужно; не стоит и слушать зловредные речи!» Но стучать она не стала, на следующий день пошла в контору и пожаловалась, что вот уже который день больна, плохо ей, боится — останется хворая одна. Заместитель директора сразу пошел ей навстречу и отправил ее на машине в больницу... Это и не было воспалением легких, а что именно, неизвестно, доктор что-то написал в истории болезни. Когда же Сальме стала расспрашивать, он только улыбнулся и велел отогнуть рукав, чтобы измерить давление крови. Нет, это не воспаление легких, сноха тоже говорила. Да и какая разница, главное, что сон и аппетит прекрасный, хоть серого волка проглотила бы.
Она уже почти пришла, тяжело дышала на лестнице почты, опираясь на палку. В городе квартира ее сына выше, прямо под самыми небесами, хорошо слушать шум ветра и голоса птиц, как говорит он сам, сын. В доме у них лифт, но она избегала входить в него одна — а вдруг не справится со всеми этими кнопками, и тогда лифт может застрять между этажами, как написано в одной книжке; лифт может провисеть несколько дней, а то и неделю, прежде чем придет механик и выручит ее. И что ей тогда делать между небом и землей, если и здесь, на твердой земле, когда она на своих двоих да с палкой, время тянется ужасно медленно. Нет, такие штучки не по ней, все это городские выдумки, да и только. Она будет ходить на своих двоих, пока ноги ее носят. На других надеяться нечего, с чужой лошади скорей упадешь. Вначале может показаться, что не упадешь, но пройдет время, и ты сверзишься в грязь или снег. И тогда не поможет никакая карета «скорой помощи»: кто лежит на земле, на ней и останется, что бы он сам ни говорил. Всегда надо сперва повозиться, прежде чем вскарабкаешься вверх, к двери с синей вывеской, откуда доносится треск горящих сосновых поленьев. Рядом другая дверь с дощечкой — «Парторг». Там у нее никаких дел нет, она пришла лишь, чтобы купить конверт и марку. К парторгу у нее давно уже нет никаких дел. Когда она ушла на пенсию, обрела свою правду-справедливость.
Наконец-то Сальме поднялась по лестнице и перевела дух, набираясь смелости, чтобы войти в помещение, где царил дух, с которым она была не вполне в ладах; это было учреждение, где был свой особенный запах: пахло бумагами, печатями и клеем. И чем-то еще. Пахло почтой. Сальме оставила палку от метлы в коридоре и потащилась в дверь.
Незнакомый человек в зеленом свитере сидел за столом и с глубокомысленным видом что-то высчитывал. Заведующая
почтой стояла у печи, скомкав носовой платок, по лицу текли полоски слез, глаза красные. Сальме подошла к барьеру и стала ждать, согнув в локте правую руку, склонив голову набок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22