И огонь и вода проделали свою разрушительную работу над котлом, во многих местах пришлось чинить даже его чрево, не щадила его и ржавчина, но, несмотря на все это, его снова нашли на задворках и пустили в дело; красный «Деринг» Пауля Кяо зимой забрала эмтээс, когда было ликвидировано машинное товарищество, но хлеба ждут обмолота и нынешней осенью. Котел этот будто какой «перпетуум мобиле», который, как железный Агасфер, должен двигаться с бугра на бугор, с хутора на хутор, до тошноты глотать воду и дрова и — работать, неустанно работать. Его свисток давно уже испортился, многое другое тоже вкривь и вкось, но это ничего не значит. Никто не упрекнет его в отсутствии свистка, и машинист, который знает его как свои пять пальцев, может определить и без манометра, сколько в нем воды.
За котлом, как батраки за хозяином, ступают двое деревенских. Старший из них — Эльмар Лузиксепп, потомственный машинист, сгорбленный, задумчивый старик, ведущий велосипед, оставшийся от погибшего на войне сына. Второй — Арво Сааремяги, крепкий деревенский парень, избранный весною, главным образом по настоянию женщин, председателем колхоза. Он привык ходить опустив голову, поэтому кажется, будто он всегда не в духе.
Вся эта процессия направляется на хутор Айасте. Центр
колхоза устроили, правда, на хуторе Кяо, кошошня тоже там, но телята в прежнем хлеву Анилуйков, и для них надо запасти на зиму солому — потому-то котел и везут туда.
Мужики заняты своими мыслями, особенно председатель, который до сих пор не знает, как ему держаться в этой должности и как вести дела, чтобы и он сам, и люди были довольны. Научить его некому, разве что парторгу волости, бойкой женщине, что опирается на опыт колхозной жизни в России, который она знает. Но и этого мало, и большая часть ее опыта неприменима, так как различия в условиях большие. И нечего удивляться, что Арво Сааремяги чувствует себя ужасно одиноким, особенно здесь, на лесной дороге, затянутой туманом, и особенно утром, когда он знает, что должен вскоре снова отдать энергичные и точные распоряжения, кому где работать. Он с нетерпением перебирает пальцами болтающуюся на боку планшетку, в которой у него чернильный карандаш, типовой устав колхоза и тетрадка в косую для чистописания, из которой он порой вырывает листки, когда надо написать справку или извещение.
— Когда мы этак управимся, октябрь уже на дворе,— произносит председатель больше для себя, чем для шагающего рядом машиниста.
— Хлеба никогда не оставались необмолоченными, сколь я себя помню,— успокаивает его Эльмар как может.— Не останутся и нынче.
— Это конечно, не оставались, да вот...— Председатель не заканчивает фразу, он даже сам не знает, что хотел сказать, то ли погода делает выкрутасы — и на нее надеяться нечего — или что хлеба при таком промедлении с молотьбой могут оказаться под снегом. Оба обстоятельства беспокоят его. Он не привык слоняться без толку в рабочую пору, это мучает его, ему неловко руководить делом, которое никто совсем не знает и от которого многие не ждут хорошего. Куда охотнее работал бы он сам и поглядывал со стороны, как надо руководить. Но ничего не поделаешь, и он продолжает вести свою роль.— Сразу же разведи огонь в топке котла,— учит он Эльмара, будто тот сам не знает.
— Они не придут, пока не управятся со своими делами,— высказывается Эльмар, меняя руку и идя по другую сторону от велосипеда.
— Я же давал распоряжение, чтобы приходили как можно раньше,— говорит председатель.
— Распоряжение — это да, но у людей есть и свое хозяйство,— задумчиво отвечает Эльмар.
— Ничего, разжигай топку.
Эльмар удивленно оглядывает председателя.
— А чем?
— Как чем? — удивляется председатель.
— А где дрова, мил человек?
— Дрова?
— Да, дрова. Паровой котел не трактор, чтобы без дров обойтись.
Председателю стыдно за свою непонятливость. Чтобы скрыть смущение, он говорит, что лучше бы, конечно, молотить трактором, но на эмтээсе машин мало, лишь один трактор дали для зяби.
Эльмар слушает и кивает.
— А тебе, бедолага, тоже нелегко,— говорит он.
Председатель холодно пожимает плечами, сочувствие ему
не по нраву.
— Пойду поищу,— говорит он коротко и поворачивает на луг у опушки.
Идя здесь, по опушке, достигнешь шоссе, которое ведет к школе и магазину. Похрустывая плащом и помахивая планшеткой на боку, председатель исчезает в тумане; голова его забита делами. И так всегда — то одно, то другое. Хозяйство как бездонная яма, никогда ее не наполнишь. Где ему сейчас взять дрова? Еще вчера их не хватало, но до вечера как-то все же продержались. Он весьма неуклюж и медлителен в делах, иногда ему кажется, что люди смеются за спиной над его нерасторопностью.
В кабине гусеничного трактора сидит молодой тракторист, не выспавшийся после гулянки, он жует яблоки, которые дала ему с собой милая. Угрюмо и презрительно оглядывается он в окне кабины, не отцепилась ли эта железная рухлядь, ржавый гроб, который работал вовсю, когда он еще и не родился. Начинается подъем в гору. Подъем длинный и почти бесконечный. Покойный Мате Анилуйк, отец Таавета, который лежит вот уже десятилетия на старом кладбище Отепя под черным железным крестом, однажды сказал в шутку, что, подымаясь от моста к Айасте, можно выучить целый песенник, до того длинный и нудный этот косогор. Странно, что именно эти слова сохранились в устах людей спустя десятилетия, в то время как о прочих словах и делах этого почтенного старика никто уже не помнит. Даже о Юри, самом упрямом из Анилуйков, уже ничего не знают, разве лишь то, что средний сын старого Анилуйка погиб в мировую войну где-то в Польше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54