У парового котла тихо, только гулко горит огонь в топке. Машинист просматривает объявления о купле-продаже. Его сын, правда, где-то далеко, в Австрии, и ночами спит в окопах, положив голову на рюкзак, но о деньгах ему думать не надо. Хоть тут у Якоба какое-то преимущество перед хозяином хутора. И Мате Анилуйк капельку завидует ему.
Со стороны дома подходит Таавет, он жует что-то, держа перед ртом руку. Якоб будто пробуждается, стряхивает оцепенение, шелестит газетой и многозначительно произносит: «Нда»...
Видно, как с большака в сторону Айасте поворачивает какой-то человек с лошадью. Таавет пожевывает хлеб и смотрит на ездока. Слышно, как хлябают колеса, лошадь и телега еще слишком далеко, чтобы сказать, кто это. Сейчас телега как раз у кучи камней, где перевернулись старый Анилуйк с невестой, когда возвращались с венчания. Сани опрокинулись в сторону молодухи, по примете выходило, что хозяйка покинет хутор ногами вперед до того, как уйдет хозяин. Впрочем, так ли все это касается дела, время решит.
Возница щедро угощает лошадь вожжами, видимо боясь опоздать. Он старается зря — в Айасте еще нет ни одного человека у молотилки.
— Котел залит водой? — спрашивает машинист у Таавета. Как бы ни набил парень себе рот хлебом, сейчас он должен будет ответить. Никому не удается избежать танца вокруг котла.
— Да,— отвечает самый младший Анилуйк, продолжая работать челюстями.
Телега и лошадь немного приблизились, сейчас они у рябин, там, где прошлый год корова съела гвоздь. На телеге рама для возки снопов, веревка и, конечно, гнет. На краю рамы сидит Пауль Кяо, крепкий краснолицый человек, которого еще зовут иногда Быком, потому как на его хуторе слишком часто случаются неприятности с девушками-батрачками. Его призывали в армию, хотели послать на передовую, но он откупился. Говорят, что откупился свиньей. Ведь и у людей, что сидят за столом призывной комиссии, тоже рот не оловянный, хотя они и до кокарды на фуражке набиты верностью
царю. Но если покажешь им окорок, каждый штабс-капитан сразу поймет по-эстонски и веселая улыбка заиграет на губах — вера, царь и отечество отступят ненадолго на задний план. Свинья спасает человека, это никакая не новость.
— Запомни, если ты прожжешь котел, я велю твоему отцу палкой разукрасить твой зад, — подает голос машинист и бросает беглый взгляд на хозяина.
Старый Анилуйк будто ничего не замечает, он занят своими мыслями — добыть деньги нешуточное дело. Нда, тут станешь доктором мыслительных наук.
Тем временем Пауль въезжает на хутор. На нем серый пиджак, серая кепка на голове, только лошадь в оглоблях не серая и выпадает из ансамбля. В углу возле хлева он останавливает каурого, спрыгивает с телеги и бросает перед лошадью охапку клевера. Животина прежде всего, так-то оно.
— Бог в помощь! — кричит он издали, и пожеланье это отнюдь не плохое.
— Спасибо, — тихо отвечают старики. И Якоб вдруг начинает громко читать газету, хотя никто его не просил:
— «Двадцать второго числа сего месяца вечером в Ригу прибыл поезд с ранеными, которые получили ранения при сражении у Августово. Среди них тридцать тяжелораненых. Настроение у раненых превосходное. Один тяжелораненый солдат-латыш воскликнул при встрече с народом: «Будьте уверены, немцев в Россию не пустят!» Народ одарил раненых деньгами, сластями, яблоками и цветами...»
Машинист переводит дух. Никто не роняет ни слова. Когда тишина становится слишком уж неловкой, Пауль произносит «м-мых» и снимает со своего серого пиджака сухую травинку. Не очень-то они разговорчивы, эти люди.
— Таавет! — вдруг кричит отец; ему вспомнилось что-то важное. — Ступайте с Юри, зарежьте барана, того, что с черной головой. Вчера вы недоделали работу, нечего подать на стол толочанам.— Он кивает в сторону идущего домой стада.
Десяток или даже дюжина коров и добрый гурт овец входят во двор. Пастух-девушка с длинными цвета воска волосами поспешает за скотиной. Это Роози, и о ней еще пойдет речь.
Таавет и Юри готовятся отнять жизнь у барана. Юри несет нож, что торчал в щели на стене кладовки; нож этот держат всегда острым на всякий случай; говорят, он из хорошей шведской стали. Если приглядеться, окажется, что все в доме большей частью шведское, немецкое и кое-что эстонское, исключая царя, у которого, судя по портрету, сердечные, мягкие глаза семьянина и который затеял скуки ради войну со своими немецкими родичами. Можно взглянуть на дело и так: что проку от этого барана, которого собираются резать? Народы не овцы, и царь не баран, боже избави от таких богопротивных мыслей, даром что песенка царя скоро будет спета. В Айасте давно поняли, что такое авторитет власти, и не позволяют себе каких-либо двусмысленностей.
Долго ли это будет тянуться, что Якоб знай читает своим скрипучим, стариковским голосом газету, а Мате Анилуйк слушает его? «Постимээс» пишет, что эстонская корпорация «Вирония» «в Риге решила подарить солдатам папиросы, которые набили сами студенты». Будто бы уже послано семь тысяч папирос. Сойдет за новость и это, пока парни управятся со своим делом. Стадо уже заходит в хлев; у всех коров красивые родные имена — Земляничка, Пятнышко, Яблочко, и ляжки у них в сухом навозе; они ходят и побрякивают катышками, как медалями. Вход в хлев грязный; Роози идет, перепрыгивая с камня на камень, привязать коров. Из хлева слышен голос девушки и звяканье цепи. Овцы входят в хлев последними, и за ними по пятам идут сыновья хозяина, не сводя глаз с черноголового барана, для которого настал Михайлов день1. Во имя будущего жертвует он сегодня своей простой жизнью, и ни одна собака не лает в его честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54