— Самое лучшее — перенести село на новое место. И пока я начальник экспедиции, пока в моей власти решать этот вопрос, никогда не позволю оставить людей под угрозой смерти. — Колбин встал из-за стола и начал мерить шагами комнату. — Поймите, Данила Корнеевич, у нас есть другая задача — изучение Тиглы. Домик на вулкане построен, вы мне нужны там. .
— Все это хорошо, — сказал Данила, — но...
— Опять «но»? — перебил Колбин. — Я стараюсь избавить вас от неприятностей. Почему там, в горах, вы не говорили, что собираетесь выступить в газете?
— Тогда я не думал писать статью.
— Не думали, не думали...
— Расчеты проверены. Докладная отправлена в областные организации, в Москву.
— Вот как? Этого я не знал.
— Я думал, Соколов сообщил вам. Ему моя идея понравилась.
Заметив улыбку на губах собеседника, Колбин раздраженно сказал:
— Ваша идея медного гроша не стоит.
— Ну, знаете, в вас заговорило старческое упрямство. Колбин побагровел от ярости.
— Я не знаю, что меня заставляет еще нянчиться с вами. Больше самовольничать не позволю, — с угрозой сказал он. — Сейчас я иду на сейсмическую станцию. Через час чтобы письмо в редакцию было написано.
Данила был ошеломлен этой вспышкой Колбина и не сразу понял ее причины; догадавшись, что масла в огонь подлило упоминание о старости, усмехнулся. "Он вышел на окраину поселка. Горы, громоздясь одна за другой, уходили вдаль. Столетьями то и дело они извергали огонь и лаву. То и дело в ужасе и смятении бежали от них жители Камчатки. И сейчас говорят: «Бегите, нет спасения от огненных рек».
«Может быть, уже пора искать спасения?» — думал Данила.
На вулканологической станции Соколов внимательно посмотрел на него и сказал:
— Завтра нас вызывает райком. Будете отстаивать свою идею или откажетесь?
— Я не могу отказаться, — ответил Данила.
— Вступая в борьбу с Евгением Николаевичем, вы можете многое потерять. Он ломает не таких, как вы, — сказал Соколов. — Сегодня Колбин отправил в область свое заключение, в котором в категорической форме утверждает, что ваша идея авантюрная. По-моему, он и в Москву написал.
— Это в нем честолюбие... Не понимаю, как можно
делать заключение, не ознакомившись с расчетами. Но ваша точка зрения не изменилась?
— Нет, будем защищаться вместе. — После небольшого раздумья Соколов добавил: — Не хотелось бы в райкоме разводить споры.
— Почему? — возразил Данила. — Разговор будет полезен нам всем, и в первую очередь Евгению Николаевичу.
— Я попробую прежде переговорить с Москвой, а вы готовьтесь тем временем к выступлению.
Данила поспешил к Сенатовым.Санная дорога обкатана, как асфальт. По сторонам пушистый снег исхлестан следами лыж. Дома в черно-белых треуголках крыш. Данила шел по улице, напевая незатейливую песенку. Почему она зспомнилась — он не знал, может быть, потому, что ему радостно было думать о предстоящей встрече. Люди, проходя мимо, улыбались ему. Улыбался и он, улыбался просто от хорошего настроения. Мимо плыли темные окна домов с прильнувшими к стеклам любопытными детскими мордашками. Жизнь поселка дышала миром и покоем, она была привычна сердцу и гармонировала с настроением.
Давным-давно, еще в студенческие годы, Данила ездил е деревню на уборку урожая. Была осень. Желтая стерня щетинилась на холмистых равнинах. Вдали ветряки лениво махали крыльями. Серые тучи низко стлались над полями. По-осеннему сиротливо свистел ветер. Где-то за полями лежали пойменные луга, на лугах — небольшие озерца, за озерцами — речка, а на речке — водяная мельница, и Данила спешил туда по шуршащей стерне, весело напевая любимую песенку: «Нет на свете краше нашей Любы...»
Но Люба, дочь колхозного мельника, не вышла на свидание. Темные окна избушки были непроницаемы. Мельница шумела. Тоска. Данила простоял два часа и понурый вернулся в село. В первые дни он не находил себе места. Потом все прошло, облик девушки забылся, а вот песенка осталась в памяти.
«Нет На свете краше нашей Вари...» — почему-то без особого подъема, почти механически повторил Данила, приближаясь к дому сестер Сенатовых. Вари он не видел около полумесяца, с того дня, как расстались в колхозе
«Заря». Там, в избушке у Синего озера, было проще, а сейчас он робел, и ноги нехотя вели его вперед. Дверь открыла Марина.
— Варя сейчас придет, — сказала она, приглашая его в дом.
Комната казалась очень просторной, хотя по размерам была невелика. Здесь было все не так, как в обычных квартирах. Просто и изящно. Стены светлые. Данила даже не мог определить их цвета. Они не были желтыми, нет, желтый цвет резал бы глаза. Скорее всего они были цвета золотистой дымки, какая бывает в жаркий день над песчаными пляжами. На стенах картины — контуры сине-белых гор, смутные силуэты лесов и еще чего-то неясного, чуть очерченного...
— Хрупко у вас все, — сказал. Данила, стоя у порога. — И хорошо.
— А вы не бойтесь, проходите. Мебель прочная. Данила осторожно опустился на диван.
— Верно, прочная, — удивился он.
— Вы посидите, у меня мясо жарится. Марина вышла из комнаты.
В углу дивана лежал альбом. Данила начал перелистывать его. Камчатские пейзажи, нарисованные бегло, но уверенной рукой. Карандашный набросок головы старика. Отец? Похож и в то же время не похож. Марина удивительно хорошо владела линией: легкий нажим карандашом — и рисунок оживал, сквозь свободно нанесенные штрихи ясно было видно, что сделало с человеческим лицом солнце, ветер и время. Во всем облике ощущается дух предков-землепроходцев, которые, «топором прорубая путь», вышли к Тихому океану... Мальчик с узким разрезом задумчивых глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70