..
— Он моложе тебя, — сказала Гульшат, кусая губы.
— Он старше меня на семь лет, а вас, моя любовь, на целый мушель — на двенадцать.
— Все равно он выглядит моложаво, — сказала она, слегка оправляясь. — Глядя на вас, никто не подумает, что вам двадцать три года. ("Вам", "вас", — так, так, — отметил про себя Едиге). А он похож на двадцатилетнего юношу.
— Правда?.. — Едиге усмехнулся.
— Й вообще — какое значение имеет возраст?.. — сказала Гульшат. — На сколько лет Пушкин был старше Натальи Гончаровой?..
— Пушкин?.. — Едиге даже слов не нашел, только пожал плечами. — Ты сравниваешь Бердибека и... Пушкина, да будет благословенно его имя, и каждая строчка в его стихах, и каждая точка, и каждая запятая!.. Сравниваешь?.. Дорогая, мне доводилось видеть немало серых ослов, но этот — самый серый из серых!..
Бесстрашный храбрец, спортсмен, ты говоришь?.. Да, прыжки с трамплина — это спорт, но тут не львиное сердце надо иметь, а крепкие ноги... Пушкин!.. Трусливый заяц, вот он кто! И болван, да такой, что его хоти тысячу раз палкой ударь — шагу правильно ступить не научишь!..
— Теперь я вижу... — Лицо у Гульшат по-прежнему так и полыхало огнем, зато губы побелели. — Теперь я вижу... Он лучше тебя в сто раз! Он не сказал о тебе дурного слова, всегда только хвалит... А ты...
—- А я не стану лгать только потому, что он меня хвалит. Ведь это правда: из всех вислоухих он самый серый...
— Он лучше тебя! — повторила Гульшат, глядя куда-то поверх головы Едиге.
— Ну* что же, и отправляйся к тому, который лучше.
— И отправлюсь, и не нужно мне твоего разрешенья... — Слезинка сорвалась у нее с ресниц — светлая, круглая, скатилась по щеке, капнула...
— Какая же я была дура, —• сказала она. — Ведь только что он приходил, приглашал в кино... Какая же я дура!..
— Очень жаль, — сказал Едиге. — Очень жаль, что ты так огорчила нашего добряка Бердибека. И что вообще столько времени потратила зря, поджидая меня.
— Какой же дурой я была, — в третий раз повторила Гульшат. Слезинки закапали одна за другой.
— Ничего, — сказал Едиге, — еще не поздно все исправить.
— Нет, уже поздно, поздно...
При слове ''поздно" в груди у Едиге снова защемило... Но его самолюбие было оскорблено. Она, та самая Гульшат, которую он считал чистейшим существом, созданным из эфира и небесной лазури, она позволила себя замарать прикосновением грязным, порочным!.. Замарать?.. Да, замарать! Хотя еще ничего непоправимого не случилось — все равно, могло, могло случиться!.. Мысль об этом была как тысяча ножей, вонзенных в спину черным предательством.
Но в душе его шла схватка между самолюбием и любовью. Ведь каким ни был Едиге гордецом, но Гульшат он любил, и любил по-настоящему. Результат этой схватки, казалось, предрешен — несмотря ни на что. И верно, к нему все клонилось. Едиге сжал обеими ладонями ее горячее, мокрое от слез лицо...
— Скажи, ты ходила куда-нибудь... Без меня... В театр, в кино?.. Еще куда-то?..
Нет...
— Смотри мне в глаза.
Она смотрела — глаза в глаза.
— Скажи, ты с этим... С этим бравым Бердибеком... Уже целовалась?..
В ее лице мелькнуло удивленье, испуг, что-то еще, похожее на брезгливость. Она помедлила немного — и с неожиданной силой ударила его по рукам, которые лежали у нее на плечах. Она ударила, оттолкнула его — второй раз в этот вечер. И, закрыв ладонями лицо, ссутулилась, сгорбилась.
— Как... ты... можешь... — Ее слова прерывались, комкались в плаче.
Едите еле сдержался. Он готов был пасть перед нею на колени, обнять ее ноги, все простить и просить прощенья... Она разжала пальцы, ладони, ее разомкнулись. Каким прекрасным было в тот миг ее залитое слезами лицо!..
— Как ты мог!.. — Ноздри ее вздрагивали. Взгляд мгновенно высохших глаз был острым, гневным.
— Ты лжешь, — сказал Едиге. — Если это правда — поклянись!
— Это такая же правда, как то, что я тебя любила... — Она тут же поправилась, дерзко вскинула голову: — Такая же правда, как то, что я не любила тебя!..
Он видел ее глаза словно в тумане. Густом, плотном. Потом белесая пелена зазыбилась, расступилась. В глубине ее зрачков мелькнула тусклая искорка — насмешливая, злорадная. Это решило все. "Довольно! — сказал он себе. — Довольно... Хватит!"
— Я и сам так думал... — Он чуть помедлил, подыскивая слова. — Ладно, ты у меня не первая и не последняя... — Ему хотелось найти что-нибудь потяжелее, чтобы причинить ей боль. — Пусть будет гладкой дорожка, по которой ты пойдешь от меня к Бердибеку. Ты только зря обидела его сегодня. Мало ли что, вдруг больше не заявится...
Гулыпат было опомнилась, рванулась что-то сказать.
— Ну, ничего. — Едиге остановил ее. — Только будь с ним полюбезней в другой раз. А сегодня, что же делать, я сам приглашу его к тебе.
Он изобразил нечто вроде реверанса в стиле д'Артаньяна, повернулся и, твердо ступая, пошел по коридору, печатая шаг. Он было задержался у лестницы, ведущей вниз, но прошел дальше, в самый конец, где коридор соединялся со второй лестницей. Только тут он оглянулся. Вдалеке темнел ее силуэт. Она стояла посреди прохода, неподвижная, и словно силилась и не могла решить какую-то сложную задачу Казалось, вотвот она крикнет: "Подожди!" — и кинется вдогонку. Подбежит, повиснет на шее... Так показалось Едиге. И для него вдруг потеряло значение, что было правдой в ее недавних словах, что — ложью. Все можно забыть, все вернуть... Но она не кинулась за ним вслед. Или она ожидала, что он сделает первый шаг?.. Но он не рискнул, побоялся, что она не ответит. Едиге только поднял руку, помахал ей — прощай! И попытался припомнить, как расставался с другими девушками... Но ничего не вспомнил — то ли мысли его разбегались, то ли не было их, этих расставаний, потому что и девушек не было, первой дли него была Гулыиат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71