.. Раньше или... нет, знал уже Аруке. Помню... Ходила к ручью, слушала мои песни... Заглядывался на нее. Уже после услышал — живет в юрте Кашкоро, молодая невестка бая... Жена Жайнака... Как же все началось?.. Скрылась, исчезла Калыча... Волостной перешел на сторону Кашкоро, стал поддерживать врага Ба-тыркула... Батыркул начал покрикивать, вымещать на мне неудачу... из-за меня, мол, обжегся на Бурмакан. На ком было выместить мне?.. Но не только, не только это... Издали любовался молодкой — да, заглядывался на нее... А потом уж не только издали... Правда, из-за этого и убил. Должен был убить. Убийство байского сынка, молодого зверя, можно считать виной? Если бы Жайнак воскрес, показался мне на глаза, — кажется, и сейчас бы убил его... Ох, а каким был баловнем, собака! Ча-пан из белого шелка — у кого еще был такой? Насытившись, пообедав, ленясь подняться, вытирал руки об этот самый шелк, потом капризничал, требуя новую одежду. Человек ли он? Лучше бы не родился. Чтобы ему воскреснуть свиньей! Так скажу — был из тех, которые пачкают имя киргизов. Разве достоин был Аруке? Лучшей из женщин? Быть достойным ее... Да, убив Жайнака, я бежал с Аруке в горы, там нас приютил и спас Токтор... Был знаменитый охотник... Пока жили мы с Аруке в его доме, был для нас как отец... Потом, в шестнадцатом, началось восстание против царя... Токтор погиб. Аруке заняла его место — смело говорила с народом, призывала к борьбе за свободу... Но я сам-то? Нет, нужно говорить правду, какой я был муж! Мог спать в объятиях жены, с утра до вечера кстати и некстати покрикивать: «Эй, сделай так, а вот это — вот так!» — но быть ей мужем, отцом, советчиком, головою, глазами, защитой, помощником? Не было во мне ничего такого... Хотя разве я виноват? Что к тому времени видел в жизни? Родители умерли, оставив меня ребенком, не успев обучить уму-разуму. Могу сказать — человеком стал позже, увидев горе народа...
Ну вот, теперь принялся оправдывать себя! Горемыка Серкебай, не хочешь посадить на себя ни пятнышка, а? Нет, ты скажи правду.
Интересно, разве говорю не то? Помню и недостатки, и достоинства, разве мало этого? Разве правда в том, чтобы только себя охаивать? Нет. Если бы и смолчал, не хвалил себя — все равно сделал многое. Всю жизнь не знал отдыха. Брал отпуск — и оставался в аиле, не мог усидеть и часу в доме, опять ходил по полям, покрывшись пылью..
Остановись, Серкебай! Разве кто-нибудь просил, чтобы ты работал? Говоришь, чго особенный, поступаешь по-своему, не как все, — что ж, поступай, но не ставь в заслугу... Упустил время, не использовал право на отдых— ты сам виноват.
Да, правильно, сам виноват. Потому и пришел сегодня — разве мне кто-то сказал? Нет. Сел в машину, поехал. Крикнул своим: «Меня не ищите, сегодня хочу отдыхать...»
Серкебай-жар, Красный яр... Бедный ров, давно же не видел тебя, где ты был до сих пор, милый?.. Я в долгу перед тобой, да разве только перед тобой, — я в долгу перед всеми горами, землей, водой, лесом, камнем — всем. Потому и приехал — получить благословенье, просить у тебя прощенья. Ты мне отдал все — что отдал тебе я? Мало, слишком мало — все, что смог...
Сказал — приехал получить благословенье? В таких случаях киргизы приезжают иначе — кладут в машину ягненка, берут угощение. Я, значит, приехал отдыхать?
В машине ни горсточки боорсаков, ни одного мосла. Не представляя, как ездят отдыхать, — не позаботился ни о чем... И это мой отдых? Что буду есть, а? Ведь решил пробыть здесь до вечера, вытряхнуть всю усталость, накопившуюся за многие годы. Оказалось, даже не знаю, как отдыхают! Погоди — разве отдохнуть приехал?
Кто ответит голосу Прошлого?
Значит, не отдохну. И пусть... Привык, что не знаю покоя. Покой — значит смерть. Какой же отдых, если просто так будет биться сердце? Хоть и стараешься отдохнуть, жизнь не дает отдыха... Некоторые рассказывают, как ездили на машине, что пили, что ели, — разве это отдых? Нет, наивысшая усталость Одно время водка применялась, оказывается, как лекарство А после ее стали пить. Это плохо... Нет на свете лекарства лучше еды. То, что еда проходит через глотку, ее принимает желудок, — само уже счастье. Неголодавший не знает, что за блаженство — сытость... Какое прекрасное счастье—видеть солнце и жить, нет большого счастья— трудиться...
Милые горы, милая земля, милый Серкебай-жар... Помню, все помню. Проезжаю мимо — встаешь перед взором памяти... Красный яр... Сердце вздрагивает, сердце разрывается от жалости... Был бы свободен — приезжал бы поклониться тебе каждый месяц, да и чаще, Серкебай-жар. Я помню, все помню. Вижу тебя — вижу все происшедшее тут. Ты мне кажешься то горьким, то сладким, то мягким, то жестким, то теплым, то холодным... Когда, нищий, голодный, потеряв надежду,., потеряв все... с опущенной головой, я приплелся сюда... да, ты казался тогда другим. Ведь была весна. Земля покрылась зеленью, корни налились жизнью. Вот тогда я наелся кореншй, аг помнишь? Весною семнадцатого года...
Голод хватал за шиворот, жить приходилось милостыней, вот тогда я прибился к тебет к твоей земле, где росли эти дикие яблони. После скитаний, зимы, холодов — каким близким, каким приветливым казался ты мне, Красный яр. Мы пришли к тебе вдвоем с Кырба-шем, — с ним пасли когда-то овец Батыркула.
Голод тех лет... Разве мог заботиться человек о человеке... Сколько нищих, голодных, а еще больше покойников на дорогах. Двигающийся поток людей — точно загнанные, гонимые, потерявшие дом собаки. О, пусть сгинет память о голоде семнадцатого, восемнадцатого годов! Мало тех, что погибли во время бегства, погибли в Турфане, — сколько гибло, возвращаясь, сколько погибло от тифа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115