Проходит несколько часов и наступает очередь сказочников, акробатов — всех, кто добывает себе деньги ловкостью. Деньги в Сук эль Арба быстро меняют своего хозяина...
— Вы описываете все это с такой любовью,— остановил араба Риго.— Почему же, черт возьми, вы уехали из Сук эль Арба?
— Мои родители очень бедны,— объяснил Слиман,— детей у них было четверо. Отец не имел даже собственного клочка земли и работал на поле плантатора, француза. Я тоже с десяти до шестнадцати лет был наемным сельскохозяйственным рабочим. Конечно, я посещал школу, где учили Коран, там же я научился немного говорить по-французски. Плантатор организовал что-то вроде школы для детей своих работников. Преподавала в ней его дочь. Я быстро понял, что меня ждет жизнь такая же, как у отца. Он сам посоветовал мне уехать и попытать счастья в Касабланке. Это означало независимость, вы понимаете... Он хотел, чтобы его сын добился чего-то в жизни. Когда я приехал в Касу, то сначала работал докером в порту. Потом попал на фабрику, где сумел кое-чему научиться, так как работал на машине. Но я понял, что это ничего не даст, если я не буду уметь читать и писать. Как раз были организованы вечерние курсы. Я записался. Ходил на них пять лет. Когда пришел к выводу, что уже на что-то способен, уехал во Францию. Это был 1964 год. Сначала я нашел работу на заводе Рено. Это было большое везение. Я не посылал родственникам весь свой заработок, как это делает большинство работающих во Франции выходцев из Северной Африки. Просто время от времени делал им подарки. Остатка денег хватало на жизнь. Жил я в бараке и на всем старался экономить...
Риго посмотрел в свою папку.
— Согласно полицейскому протоколу вы жили в районе Левалуа.
— Действительно», я жил там пару недель. Приблизительно год назад я сменил работу. Я работаю...— он горько усмехнулся,— ...работал на транспортном предприятии Брессанд. Это огромная фирма. Работал я в ночной смене: чистка и мытье грузовиков и автобусов, а также их обслуживание. Пользовался там уважением. Платили мне несколько больше, чем у Рено. А потом, накопив немного денег, подумал, что могу снять себе комнату. Знаете ли вы, что значит возвращаться на рассвете в грязную постель, которую за минуту до этого покинул ваш коллега, работающий в дневной смене?
Риго молчал. Он безуспешно старался представить себе существование своего клиента на основании репортажей, которые он читал в прессе и видел по телевидению. Наконец он поднял голову.
— И... вы думаете, что это было лучше, чем в Сук эль Арба? И снова на лице Ибрагима появилась грустная улыбка.
— Нет... Но у меня были планы на будущее, господин адвокат. Были планы...
Риго взглянул на часы. Пора было прекратить посторонние разговоры. Он снова открыл папку.
— Здесь показания свидетелей,— сказал он.— Из них можно достаточно хорошо узнать о ваших жертвах и их окружении.
Марокканец сделал протестующий жест.Черный автомобиль с сидящими в нем Жинетт Гобер и инспектором Кампионом подъехал в тот момент, когда два санитара выно-
сили из дома тело Констанции Прадель. В санитарной машине уже находилось тело старого Монгарнье. Уборщица была потрясена этим зрелищем. Она неподвижно стояла на пороге дома, пока санитары не закрыли дверцы и белая машина под аккомпанемент сирены не уехала с улицы дес Розес. Минутой позже Кампион представил Жинетт своему шефу.
Перно с минуту молча разглядывал ее, хотя Жинетт была одета достаточно скромно — распахнутый дешевый плащ открывал короткую, темную юбку и серый пуловер, просто на нее было приятно смотреть. Девушка являлась воплощением «милой субретки» в полном расцвете красоты.
— Госпожа Жинетт Войяр, по мужу Гобер,— продекламировал Перно.— Вам тридцать лет, бездетны. Работаете уборщицей у господина Монгарнье.
Инспектор инстинктивно взял максимально официальный тон, стараясь держаться на определенной дистанции от такого соблазнительного свидетеля. Впрочем, это оказалось излишним: Жинетт Гобер была и без того достаточно напугана.
— Да, господин комиссар,— ответила она довольно неуверенным тоном.— Мой муж работает у Рено, а живем мы недалеко отсюда, на улице Саррацин. Поскольку я целый день свободна, то нанялась к господину Монгарнье уборщицей. Я работала, здесь же обедала и таким образом округляла заработок мужа.
Жинетт шмыгнула носом. Похоже, дом на улице дес Розес она считала потерянным раем.
— Вы начинали работу в восемь тридцать?
— Да. А заканчивала в половине шестого. Мой муж возвращается домой в шесть. Но фактически утром я не являлась раньше без четверти девять. Было у нас такое соглашение с госпожой Констанцией. Она не вставала очень рано, так же, как и пожилой господин.
— Следовательно, вы приходили в восемь сорок пять? Прошу рассказать, как вы узнали о трагедии.
В руках у Жинетт появился платочек.
— Ах, господин комиссар... Это было ужасно. Если я даже проживу сто лет, то и тогда этого не забуду. Теперь мне годами будут сниться страшные сны. Вечером, перед тем как уйти спать, госпожа Констанция клала ключ от калитки в почтовый ящик. Таким образом ей не нужно было выходить и открывать мне. Достаточно было только просунуть руку сквозь прутья и завести за столбик, который вы там видите, чтобы взять ключ. Разумеется, об этом знала только я.
— Значит, придя на работу, вам нужно было звонить?
— Нет. Если ключ торчал в замке калитки, то это означало, что госпожа Констанция уже вышла. Достаточно было его повернуть и войти в дом. Обычно же я открывала так, как рассказывала. Зимой так было почти всегда.
— А дом не был заперт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42