Позже, уже после Освобождения, суровые испытания для меня не кончились. Я страшно переживал смерть Сталина. В него, его теоретическую мощь, в выработанную им линию я верил глубоко и искренне, как верили и многие другие. Признаюсь, после XX съезда я какое-то время чувствовал себя потерянным и отчаявшимся. Ты, надо думать, помнишь. Я не скрывал от тебя своих переживаний. Долгими ночами напролет вспоминали мы вместе каждый свой шаг, каждый душевный порыв, отданный рабочему движению. Было проанализировано все, во что мы верили, что успели сделать. И мы, как говорится, устояли на ногах. Как настоящие коммунисты. Я понял — или, быть может, мне казалось, что понял, — в чем были допущены ошибки. Но мы воспротивились мысли приписать все беды, все ошибки и просчеты лично Сталину. А наши идеалы, наша вера — разве их зачеркнешь вместе с культом личности? Нелегко такое пережить. А мне еще больнее, чем другим, еще труднее было найти силы, чтобы не потерять равновесия. Но позднее я не только нашел их в себе, но и помог другим. Вот так... Ну, а вскоре после этого в моей личной жизни случилось несчастье, от которого я долго не мог оправиться. Помнишь ту ночь, когда мы с тобой проговорили до утра? Ты был тогда ответственным работником Центрального Комитета и не побоялся прийти ко мне, рядовому бухгалтеру с сомнительным прошлым. Правда, этот бухгалтер был еще и твой старый друг. Случайно ты обронил тогда фразу, над которой я потом размышлял не один год. Ты сказал, что относишь меня к числу неудачников. Я не возражал. Да и что можно было сказать, если как раз в то время меня оставила Эльвира, забрав с собой дочурку — единственное родное существо, которое я берег как зеницу ока. Эльвире был чужд мой образ жизни. Великодушие она считала глупостью, скромность — трусостью, честь — беспомощностью. Для нее я был обыкновенным растяпой, который просто не сумел найти своего места под солнцем. Чего уж тут говорить о моих идеях, взглядах! Она откровенно поднимала их на смех. Однажды вечером, когда у нас были гости, она вдруг ни с того ни с сего заявила, что я плохой собеседник и не умею вести себя в приличном обществе. Я и вправду не поддерживал разговор с гостями. Ну о чем мог я беседовать с этими людьми, для которых формула «ты мне — я тебе» стала нормой жизни? И самое горькое было в том, что все комбинации, которые они задумывали, опираясь на помощь «икса» или ходатайство «игрека», исполнялись с математической точностью, по строго разработанному плану. Такое умение жить приводило Эльвиру в трепет; всякий раз, как бы невзначай поведав мне об их очередной афере, она закатывала безобразную истерику, и соседи опять слышали, что я, «рохля и придурок», испортил ей жизнь. Слишком мы были разные, и я понимал, что Эльвира меня рано или поздно бросит. Подумать только, ведь когда-то она была фабричной работницей, я помню ее порядочной, скромной и удивительно красивой девушкой. А может, я ошибался и все это мне просто казалось? Может, в ранней юности она умела скрывать свои амбиции? Как бы то ни было, в случившемся есть и моя вина, ибо вся моя хваленая деликатность на поверку оказалась просто бессилием. Но окончательно моя жизнь была разбита, когда она, несмотря на решение суда, забрала дочку... Именно в тот вечер ты и пришел. Я был растроган до слез: рядом был мой товарищ по тюремной камере, который умел понимать меня с полуслова. И ты сказал тогда, что раз и навсегда я избавился от жизненных дрязг, которые убивают в человеке высокие помыслы, засасывают в болото, теперь я успокоюсь, а потом, как в былые времена, «развернусь и достигну своего подлинного уровня».
По твоему совету и настоянию я стал работать на Энергии. С тех пор тут сменилось четыре директора. Косма — пятый. Поначалу мне представлялось, что он настоящий, цельный человек. Начитан, энергичен, быть может, излишне честолюбив, но это помогает ему держать завод в руках, и мы всегда в числе передовых. Да что там говорить! Я встретил его с открытым сердцем, с желанием делать общее дело. Все было нормально, он видел мою поддержку и в производственных вопросах, и в работе с людьми — ведь я был секретарем парткома. Видел, как я без колебаний вступаю в борьбу с теми, кто мешает успеху нашего общего дела.
Так шло до тех пор, пока не случилась эта история с трансформаторами. Ты, разумеется, о ней наслышан. Развернулась борьба за экономию меди, борьба, которая — в других масштабах — продолжается и по сей день. Все мы искали решения задачи: как при сокращении импорта создать условия для дальнейшего роста производства. Именно в то время появилось на свет замечательное изобретение инженера Аристиде Станчу, все заговорили о его «лилипутах». Это была моя первая и, прямо скажу, жестокая схватка с Космой. Глубоко убежденный, что речь идет о важных государственных интересах, я, как парт секретарь, выступил в поддержку молодежи и на заседании дирекции, и на партсобрании. Больше того, в нарушение категорического запрета Космы продолжать эксперименты по созданию опытного образца я под свою ответственность разрешил ребятам брать материалы со склада и подписал график сверхурочной работы — они вкалывали, бывало, по двое суток кряду. В конце концов все завершилось успехом. Но я просто онемел от изумления, услышав, как, без зазрения совести развернувшись на 180 градусов, Косма докладывает главку и министерству, что эксперимент осуществлен под его личным руководством. Он получил орден, а мне осталось, как говорится, оплачивать разбитые горшки. Да, да, я вынужден был оплатить полную стоимость израсходованных материалов и сверхурочные часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123