Первый — для меня, второй — после анализа первого — в форме информационной сводки. Никому никаких бумаг, никакой информации, никаких цифр. Если кто-либо потребует от тебя письменных материалов — кто бы то ни был! — адресуй ко мне». Василе заколебался: «Даже из главка или министерства?» «Даже!» — отрубил Косма. «А если из уездного комитета партии?» — «Тем более».— «Да, но в таком случае я рискую партийным билетом!» — «А ты думаешь, я меньше рискую?» Последовала пауза. Потом, как бы между прочим, Косма добавил: «Пока что ты исполняешь обязанности главного бухгалтера. Как говорится, и.о., с двадцатипроцентной надбавкой к зарплате. Посмотрим, как справишься, и тогда решим окончательно».
Таково было начало. Ошеломленный напором генерального директора и польщенный его оценкой, Василе вернулся в бухгалтерию. Очень скоро он стал послушным орудием Космы: все, что от него требовали, исполнял педантично и скрупулезно, набил руку на правке документов для главка. К своему величайшему удовольствию, генеральный директор отмечал, что исполнитель получился идеальный, и не скупился на премии. Пэкурару за все время работы на заводе не получил ни одной. Но, готовя информационные справки и отчеты — и те, что уходили за пределы завода, и предназначенные для Космы, — Василе тайком оставлял себе копии. У него, таким образом, собралось солидное досье, снабженное подробными бухгалтерскими комментариями. Досье отражало правду — полную, суровую, непреклонную. Василе составлял также специальный табель всех реальных потерь с расчетами того, что могло бы быть, если бы дирекция учитывала предложения главного бухгалтера Виктора Пэкурару. В особой тетради он фиксировал рационализаторские предложения, отвергнутые дирекцией, и потери, которые в результате этого понес завод и государство. Эти цифры были красноречивее любой обвинительной речи. Сознание того, что он, простой бухгалтер, лишь он один, знает все, чего даже Косма не знает, кружило ему голову, пьянило ощущением собственной власти, которая многих привела бы в трепет. И в первую очередь, разумеется, самого генерального директора.
Однако после напряженного, суматошного дня наступала ночь... Выходец из старой рабочей династии, которую чтил весь город, Василе вырос честным парнем. На первый взгляд ограниченный и лишенный фантазии, он очень дорожил добрым именем своей семьи и в партию вступал не как некоторые другие — для карьеры, а с твердым убеждением, что иного пути у сына Панделе Думитреску быть не может. И потому по ночам его охватывало отчаяние, невыносимые муки совести терзали его, заглушая страх. Он понимал, что участвует в грязном деле. Но где выход? Виктор Пэкурару пытался сопротивляться — и вот дошел до самоубийства. Признаться, что он покрывает Коему? Только как он после этого посмотрит в глаза отцу, что скажет Ралуке и как будет оправдываться перед Мариетой Ласку — женщиной, у которой неожиданно нашел понимание и которая помогла ему обрести душевное равновесие. Их связь была тайной. Так пожелала она, чтобы избежать пересудов, объяснений с кадровиками и особенно с Космой. Вместе их никто никогда не видел. Даже соседи по дому, где жила Мариета, не догадывались, что у нее есть друг. О супружестве разговора пока не заходило, хотя взаимная привязанность становилась все более прочной.
Однажды ночью Мариета разбудила Василе — он кричал во сне. Она накапала ему валерьянки, долго, как больного, гладила по голове. Эта материнская забота растрогала его, и он не удержался — рассказал ей все до мельчайших подробностей. Особого удивления Мариета не выразила, так как кое-что уже знала, подслушивая у двери кабинета. Она считала, что «настоящая секретарша должна знать все». А потом, разве «секретарша» — это не от слова «секрет»?.. Однако и ее поразили реальные масштабы проблемы и серьезность положения Василе. «Ты будешь последним дураком, если сохранишь это в тайне. Ты рискуешь своим положением, может быть, даже свободой. Пожалей старика отца! Да и о заводе, который всех нас кормит, подумай». Василе взмолился: «Что же мне делать? Куда идти? Ты ведь знаешь, какой Косма могущественный. У него везде свои люди. Подумать только — человек, которому бы я открылся, оказался его ближайшим другом!» — «Нет милый, не так надо действовать. Прежде всего посоветуйся со своим отцом. А он уж научит, что и как делать дальше».
На следующий день Василе после обеда сказал отцу, что им надо поговорить. «Подожди, сынок, я прилягу часа на два, а то, боюсь, усну сидя», — отмахнулся было Панделе. Но Василе настаивал. Приглядевшись, отец заметил, что у него темные круги под глазами и руки дрожат. Наскоро приготовив две большие чашки кофе, вернулся к столу. Василе, так и не прикоснувшись к своей чашке, начал исповедь. Слова порой застревали у него в горле, а у Панделе холодели руки и ноги, казалось, сердце вот-вот остановится. Молча дослушав до конца, он сказал: «Знаешь что, сынок, ложись-ка ты здесь, на своей старой кровати, а я посижу рядом. Может, к утру что-нибудь придумаю. Ночь, говорят, хороший советчик». Такого душевного участия Василе не ожидал. В горячем порыве он схватил руку отца и, как в далеком детстве, поцеловал ее. Растроганный, он рассказал отцу и о Мариете Ласку. Панделе улыбнулся: «Ну что ж, разве преступление, если у молодого человека есть подруга? Даже если она секретарша генерального директора. А раз посоветовала открыться мне, значит, женщина толковая и достойная. Ладно, об этом поговорим позже, время еще есть».
Всю эту бессонную ночь, проклятьем опустившуюся на голову Панделе, он промучился в раздумьях и утром смог сказать сыну лишь одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123