Для чего же сваливать свои ошибки на руководящие инстанции? За эти годы у завода были замечательные достижения, никто не спорит. Но сейчас у нас много упущений, ошибок, а в последнее время, к сожалению, нет и ясной концепции, что мы должны делать. «Энергия» вот-вот отстанет от уровня задач, которые ставят перед нами не столько эти самые руководящие инстанции, сколько сама жизнь. Хочу спросить тебя — так, неофициально, ведь мы знаем друг друга целую жизнь,— ты действительно ждешь, что центральные органы возьмут нас за ручку и поведут показывать, что и как надо делать на заводе? Что они назовут нам технические параметры, типовые размеры и количества, установят объем использования рабочей силы, порекомендуют, как распределять специалистов по цехам и бригадам?
Косма остановился и вызывающе подбоченился.
— А кто это так... по-идиотски думает?
— Да посмотри в зеркало, дорогой товарищ! Или ты сам не понимаешь, что твои указания противоречивы? Ты отвергаешь любую инициативу, не удосуживаясь даже вникнуть! Чуть что — обращаешься в НИИ министерства, хотя прекрасно знаешь, что там в электромоторах никто ничего не понимает. Неужели тебе неизвестно, что, когда ты консультируешься у Лупашку, он звонит нам и пересылает бумагу назад, только с другим адресом — «Проектный отдел». Гримаса исказила лицо Космы.
— Вот, значит, как! Под корень рубишь?!
— А почему, собственно, я должен тебя щадить? Ты хоть раз в жизни пожалел кого-нибудь? И не ты ли загнал в могилу Виктора Пэкурару?
Косма скривился:
— Да-а! Прямо вот этими руками задушил! — И уже более мягко добавил: — Слушай, что ты чушь всякую несешь? Какая муха тебя укусила, что ты набросился на меня?
Но Дан не слушал. Не возмущение, а глубокая убежденность звучала в его голосе:
— Вот уже битых два года я пытаюсь заставить тебя понять, что в нашей работе наступила новая, исключительно важная фаза. Проектирование нельзя больше рассматривать как нечто второстепенное, наступило время придать нашим поискам подлинную масштабность. Уже несколько лет мы занимаемся исследованиями без твоего ведома. С твоей высоты тебе, конечно, не видно, что сегодняшний проектировщик не хочет ограничивать свой кругозор одним только кульманом, а рабочий — станком. Наши специалисты часто бывают в цехах — они сами следят за тем, как проект превращается в опытный образец, а рабочие и мастера приходят в лаборатории, обсуждают новые задания. А ты хоть что-нибудь знаешь о сотрудничестве исследователей с производственниками?
Косма слушал внимательно, не перебивая, интересовали его не аргументы Испаса, а скрытый за ними смысл. Не шла из головы мысль: «Наверняка у Дана своя стратегия, рассчитанная на то, что, оказавшись в трудном положении, Павел Косма или сам добровольно откажется от директорской должности, или будет смещен».
— Я еще в академии понял, что вы меня не перевариваете,— с подчеркнутым сожалением сказал он.— Ты и твой друг Штефан Попэ. Мы слишком разные. Знаю, тебе не нравится мой стиль работы и ты только и ждешь моей отставки, но есть и другие люди — не чета вам,— которые ценят меня.
Дан закрыл глаза — пусть не видит Павел его разочарования,— тихо ответил:
— Ох, как сильно ты ошибаешься. Я долго сердился на тебя за то, что ты изменил нашей инженерной работе, но со временем начал ценить в тебе организатора, энергичного и настойчивого,— это очень помогло заводу. Ты мог бы быть полезен и сегодня, если бы не превратился в какого-то холодного, расчетливого «менеджера». Чрезмерное самолюбие вскружило тебе голову, ты безнадежно отстал. Как профессионал и как человек. А жертва — завод, все мы, весь коллектив.
— Значит, ты поставил на мне крест?
— Не я. Ты сам его поставил.
— Так что же, ты считаешь меня помехой для завода? Только теперь Дан открыл глаза, посмотрел в лицо,
искривленное злорадной ухмылкой, и сказал искренне и твердо:
— Да, Павел, к сожалению, именно так.
Новый начальник главка, Димаке Оанча, был длинный как жердь и тощий — кожа да кости. Литейщик, затем инженер и партийный работник, он слыл человеком талантливым, любознательным и принципиальным. С рядовыми держался просто, зато был непримирим к бюрократам, которые, по его выражению, приросли к своим столам. В 1956 году он был репрессирован, исключен из партии и даже какое-то время сидел. Потом перед ним извинились и выпустили. Ко всеобщему удивлению, первое, что он сделал,— это отправился в министерство внутренних дел. Попросил приема лично у министра. Ему отказали. Тогда он обратился в партийные органы и не успокоился до тех пор, пока туда не вызвали заместителя министра, ведавшего госбезопасностью. Но тот стал говорить с ним свысока, и Оанча послал его подальше, заявив, что дойдет до самого верха, а справедливости добьется. «Мне с вашим «извините» делать нечего, так же как с предложенными ~ деньгами и квартирой в Бухаресте. Вы скажите лучше, в чем я виноват перед партией, перед своей страной. А если не виноват — пусть те, кто оклеветал меня, ответят перед законом, попробуют похлебочки, которой я нахлебался еще во времена Антонеску, когда нынешных храбрецов не видно и не слышно было»... В конце концов вышло распоряжение о дополнительном расследовании, в результате которого Оан-чу полностью реабилитировали и восстановили на работе. И он отправился в Хунедоару, где когда-то начинал свой трудовой путь. Избранный делегатом V съезда партии, он говорил о проблемах металлургии. Своему избранию в состав Центрального Комитета нисколько не удивился и с тех пор постоянно был на партийной и государственной работе.
Прибыв на «Энергию», Оанча объявил, что комиссия создана для изучения одного-единственного вопроса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123