ни одной технической детали, ничего конкретного!
— Как так? — удивился Дан.
— Поверь мне, Антона Димитриу я хорошо знаю. И Двух слов не успеешь сказать, как в центральной прессе появится статья с твоими идеями за подписью «профессор университета А. Димитриу»...
Димитриу был дома. Он пригласил Дана зайти попозже, когда спадет жара. «Поужинаем вместе. Сто лет, почитай, не виделись».
С тех пор как у профессора Димитриу умерла жена, а единственная дочь переехала в Бухарест, он зажил размеренной жизнью пожилого вдовца. В его небольшой библиотеке была только техническая литература, беллетристики профессор не держал. На стенах — несколько картин известных мастеров, на полу — персидские ковры. Поведу тяжеловесная немецкая мебель стиля бидермейер. Претенциозность проглядывала и в обивке стен, и в неумеренном количестве украшений из кованого железа, и в оконных витражах на библейские темы.
Ужин подавала пожилая женщина с увядшим лицом. Она не спускала с профессора внимательных глаз, явно опасаясь хозяйского гнева. Блюда были приготовлены с большим искусством и на западный манер сдобрены белым и красным вином. За трапезой они обменялись лишь парой ничего не значащих фраз: Димитриу слыл гурманом, ужин для него был настоящим ритуалом. Пить кофе они перешли в кабинет.
— Мне, дорогой Испас, доставляет особое удовольствие принимать тебя в моем логове. Не знаю, почему и как это случилось, но, проработав столько лет вместе, мы так и не установили более тесных отношений, не нашли общего языка, даже ссорились. Правда, как люди интеллигентные, но ссора есть ссора-Дан смущенно молчал. Не знал, как начать. В конце
концов решился.
— Видите ли, профессор, я и на этот раз чувствую себя неловко...
— Нет, нет, только не это! — не без тщеславия улыбнулся Димитриу.
Испас нахмурился.
— Поймите меня правильно. В общем-то, мне не в чем себя упрекать. Вы и сами знаете, как я был убежден в незыблемости ваших основных положений. Да и моя диссертация основана на одном из таких положений.
— Что-то я тебя не пойму.
— Но многолетние исследования, практическая работа в промышленности, острая потребность в самых разнообразных и специальных моделях электромоторов привели меня к выводам совершенно противоположным. Не малосерийное производство предопределяет сегодня успех, а принцип большого потока, конвейера, крупных комбинированных серий.
— Хорошо, но как же тогда совместить различные требования к моторам — скажем, для подводной среды и авиационным?
— Проводя унификацию в рамках возможного. Проектируя детали таким образом, чтобы их можно было использовать в моделях различного назначения.
— Но это же невозможно!
— И я так думал многие годы. Однако нужда учит. Немало поломал я голову и после долгих неудачных экспериментов решил всерьез пересмотреть прежнюю концепцию. Теперь у нас создаются новые модели, в которых конструкторская мысль развивается не от общего замысла к детали, а наоборот, от детали к целому. Я закончил теоретическую работу, которая доказывает правоту такого подхода.
Антон Димитриу побледнел. Лохматые седые брови сошлись на переносице в сердитой складке, в глазах застыло изумление. Дан продолжал, вдохновляясь все больше:
— Вы не представляете, сколько металла и других материалов можно таким образом сэкономить! И насколько облегчается человеческий труд. Одним словом, мы на верном пути. Похоже, что и министерская комиссия поддержит наш поиск.
Димитриу поднялся, подал Дану блокнот и попросил дать выкладки и примеры на бумаге. Тот, помня совет Насты, вначале отложил блокнот и сказал, что вся работа будет завтра представлена в министерство машиностроения и что начальник главка Димаке Оанча уже давно в курсе дела, но потом все-таки не удержался и сделал несколько набросков. Димитриу глубоко задумался. Он, казалось, весь ушел в проблему, и ничто больше для него не существовало. «Нет, он, конечно, не простой исполнитель,— подумал Дан.— Косма создал на заводе такую обстановку, что любой думающий конструктор превращается в послушную собачку, встающую на задние лапки по первому требованию. Вот он и поотстал».
Так прошел целый час. Наконец Димитриу встал из-за своего рабочего стола, опустился в глубокое мягкое кресло, налил в крохотные рюмочки ликеру и, не говоря ни слова, выпил.
— Ты прав,— сухо заключил профессор,— прав бесспорно.— Он снял очки, устало протер стекла. Потом оживился: — Ну что ж, я был прав для своего времени, а ты — для своего. Пробьет час — кто-нибудь поправит и тебя. Наша общая заслуга в том, что каждый что-то вносит в копилку науки. Эти дискуссии тем и хороши, что заставляют нас, пользуясь терминологией силачей, брать на грудь очередной вес.
— Мне кажется, решение проблемы стало настолько необходимым, что, не найди его я, непременно отыскал бы кто-нибудь другой. Понимаю, что вам сейчас нелегко. Я не хотел причинять вам боль и прошу у вас прощения. Что мне остается еще делать?
— О чем ты переживаешь? Неужели ты в самом деле считаешь меня жалким маразматиком, посредственностью? Нет, коллега,— впервые употребил он это слово,— я не дрожу за свой авторитет. Тому, кто боится, что время будет вносить поправки в его труды, в науке делать нечего. Если человек цепляется за авторский приоритет и не замечает горизонтов научного прогресса, он достоин презрения, а не жалости.
— Конечно,— согласился Дан.
— Ты не задумывался, почему я ушел с «Энергии»?
— У нас говорили, что вы больше не могли выносить притеснений Космы.
— Ну что ж, можно сформулировать и так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123