Издавая какое-то бессмысленное мычание, Тогойкин хотел перехватить бочонок, но, промахнувшись, забарахтался в снегу, скатываясь кубарем с сугроба. Он поднялся и забегал из стороны в сторону, спотыкаясь об кочки. Наконец он остановился, чтобы собраться с мыслями, и тут-то увидел свой бочонок, наполовину зарывшийся в снег. Он выхватил его обеими руками и закинул на плечо.
Держа путь прямо на весело пылавший костер, Тогойкин пошел через поляну. А пламя взлетало кверху, металось, билось, временами покачивалось из стороны в сторону, то приближалось к нему, дыша в лицо светом и теплом, то постепенно удалялось, уменьшалось, становилось туманнее и бледнее. Как же это костер может переходить с места на место?! Не начинает ли он бредить? Да, несомненно, мысли путаются у него в голове. Это от радости, от костра, оттого, что близко свои... Нет, нет, нельзя, чтобы мысли путались, надо скорее выбираться на свет и... И тогда можно повалиться и не вставать. Положить бы записку за пазуху!.. Опять! Опять эта записка... Какая еще записка? И тут ясно и четко развернулась в его сознании та самая мысль, которая сегодня целый день неотступно преследовала его. Записка. В ней должно быть рассказано о катастрофе! Надо подробно описать местность и объяснить, что погибают девять человек. Положить эту записку за пазуху и идти, идти, выбраться на проезжую дорогу и повалиться поперек нее.
Вот, оказывается, о какой записке мучительно думал он целый день!
Костер значительно приблизился. Вася все ещё хлопотал у огня, Тогойкин хотел крикнуть, но воздержался. Чтобы крикнуть, он должен остановиться, а как только остановится — упадет, а упадет — уже не встанет...
Вдруг рассыпчатый снег под ним покачнулся, словно зыбкая болотная трясина. Он чуть было не выпустил бо-
чонок, который прижимал к груди, как ребенка. И тут он опомнился, пришел в себя.
Он обязательно должен выйти на дорогу! Нельзя падать, не добравшись до костра или до дороги. До какой дороги? Нет здесь никакой дороги! Только до костра, только до костра! Как в плохих рассказах, в которых черт знает что происходит, а кончается благополучно. А в жизни-то, видно, все посложнее!..
И вдруг его взяла досада, и он даже начал вслух возмущаться и сердиться на самого себя:
— Хорошо бы лыжи! А не хочешь ли, скажем, машину или вездеход, а еще лучше аэросани! Как бы здорово было на аэросанях вырваться на дорогу и так это театрально повалиться... Подумай о таких же, как ты, парнях, которые идут в разведку. Да что парни, девушки, девочки... Герой!
Тогойкин несколько раз тряхнул бочонком, и шаги его стали тверже.
Вася ушел в самолет. На безмолвном белом просторе трепетал и метался маленький огонек, величиной с тетерку...
И тут из бездонного чрева мрачной тьмы вышла огромная фигура человека, с трудом обхватившего что-то большое и круглое. Человек осторожно поставил свою ношу на землю и, пристально глядя на пламя, выпрямился, пошатываясь. Обледеневший снег на его одежде начал таять. При колеблющихся отсветах пламени, сквозь быстрое мелькание густо падающего снега, казалось, что человек с головы до ног одет в чеканное серебро и оно перелизается и играет огненными бликами.
Тогойкин не обратил никакого внимания на то, что кто-то неподалеку вскрикнул, что заскрипели на снегу чьи-то шаги.
— Коль-ка-а! — громко, в самое ухо, прокричал Вася и навалился на Тогойкина.
Тогойкин вздрогнул и очнулся, уже сидя на снегу.
— А это что?
— Масло...— сказал Николай, поднимаясь, и, отстранив Васю, наклонившегося к бочонку, сам схватил его обеими руками и устремился к самолету. Вася, поддерживая его под руку, пошел вместе с ним.
Закатив бочонок в самолет, парни вместе зашли туда, и Тогойкин медленно опустился на пол.
— Это — масло,— еле слышно проговорил он.— Волки... Лыжи бы... Записку...
— Мое масло? — удивился Фокин.
— Он бредит. Уложите его,— послышался голос Иванова.
«Нет... Я сейчас выйду к костру»,— хотел сказать Тогойкин, но только беззвучно пошевелил губами и медленно начал валиться на бок.
Он не слышал, как девушки кинулись к нему и принялись стягивать с него одежду, покрывшуюся коркой льда.
Так прошел третий день.
имний тракт, проложенный по льду широкой реки. Поднимая густые клубы пыли, мчатся навстречу друг другу груженые машины. Тогойкин выскочил из тайги и побежал вниз по склону высокой горы. На бегу он стал вдруг совсем легким, невесомым, оторвался от земли и полетел. От быстроты полета в ушах гудело, щеки пощипывал мороз, щекотало глаза.
Он долетит раньше, чем встретятся машины, и с криком о помощи встанет посреди дороги. Но, пролетая над дорогой, он не сумел остановиться, и дорога промелькнула под ним тоненькой седой черточкой. Тем временем мчавшиеся навстречу друг другу машины встретились, волочившиеся за каждой из них шлейфы клубящейся пыли слились воедино, и машины через мгновение уже неслись в разные стороны. И хотя Тогойкин долетел уже до вершины горы, что возвышалась на противоположном берегу, он это отчетливо ви-
дел через ставший совсем прозрачным затылок. В великой досаде он несколько раз перекувыркнулся в воздухе и громко прокричал:
— Стойте! Стойте, говорю я вам, подлецы вы окаянные!
От собственного крика он проснулся.
Окошечко посветлело. Обе девушки испуганно глядели на него. Рядом кто-то спал, плотно прижавшись к нему спиной. Тогойкин догадался, что напугал людей своим криком, и затаился. Немного погодя послышался тихий говорок Иванова:
— Накройте его потеплее...
Тогойкин сомкнул веки и потому не узнал, кто из девушек тихо укрыл его чем-то мягким. Краешком глаза он стал наблюдать за людьми, испытывая к ним чувство необыкновенной нежности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102