.. Вот так и получилось, что красного партизана, организатора нашего колхоза нет с нами. Был человек, и нет его... А ну, Басыкый, что ты на это скажешь?
В словах старика вроде бы и не было ничего такого особенно обидного, но Николай почему-то был смущен.
— Ну, и что же ответил тебе Басыкый? — спросил он, чтобы прервать наступившее молчание.
— О чем ты?.. А-а! Не у него же спрашивать! И у тебя, сынок, не спрашиваю. Это, видно, штука такая,
что не станешь о ней с хорошим человеком говорить. Беречь надо хороших людей...
— Иван Дмитриевич! А я вот думаю, что ты и есть самый прекрасный и благородный человек! Ты хорошо прожил свою жизнь!
— Что же в ней особо хорошего-то? Не воровал, не обманывал. Трудился, сколько мог. Честно жил, чисто, без стыда и грязи в сердце. Да какая могла быть грязь? В той самой «жалкой юртенке», так ты про нее сказал давеча, соединились мы, полунищие парень и девушка. В ней же и разошлись в разные стороны, прожив вместе сорок два года.
— Разошлись? — удивился Тогойкин.
— Разошлись!.. Она осталась на холмике за той самой юртенкой, а я с сыновьями выстроил лет пять назад этот вот дом. Так что я оставил там старушку мою...
Откуда ему было знать, что старая юрта была родным очагом старика?.. Ах, как нескладно вышло! Конечно, старику обидно, потому он так часто повторяет «жалкая юртенка». И потом опять ерунду сморозил, не понял, что он о смерти своей старухи говорил, и позволил себе удивиться: «Разошлись?» В разговорах со старшими надо быть осторожнее...
— А ты, друг, не подумай, что я обиделся. Юртенка наша не была, конечно, таким уж прекрасным жилищем, чтоб обижаться за нее. Только привык я к ней, .сроднился...
— Еще бы!
— Я охотился. Видел, наверно, на лиственницах за той юртенкой череп медведя и засохшие тушки лисиц?
— Видел...— Тогойкин только сейчас понял, что завернутые в ерниковые прутья лисьи тушки он принял за старые веники.
— Я был охотником. В наших краях меня превосходил только Никуш, отец нашей Акулины. О-о, это был особенный человек, замечательный мужчина! Бывало, в ясный весенний день, заберется на вершину Соколиной горы и кричит мне: «Твоя Настасья везет сено!» Или же: «Твоя Настасья со старшим идет по воду!» А расстояние больше десяти верст!..
— Да, это здорово.,, А я как увидел с вершины того хребта, что прямо из-под меня убегает речка, знаешь как обрадовался!
— Гляди-ка, и ты, значит, стоял над самой речкой?
— Да... Я все старался рассмотреть, что там, на мысу,— то ли копна сена, то ли скрадок, то ли еще что,— и глядел поверх этой веселой речки.
— Так ты, значит, шел как раз по нашим следам... А та речка называется речка Бабочка. Если бы ты знал местность, то не шел бы по ней, а шел бы напрямик, срезал бы всякие излучины и повороты.
— Да я так и шел, я держал направление точно на пригорок, где стоит юрта.
— Нет, парень, ты и впрямь должен был бы родиться от Никуша!... Скрадок, скрадок, мой друг! Я там охочусь, наверное, уж лет пятьдесят. А вот Никуш с той вершины запросто перечислял, сколько и какой птицы сидит на том самом озере.
— Зорок был!
— На удивление!.. И не только глазами, всем он был хорош. И характером, и силой, и ловкостью! Отменный человек был! А вы, нынешняя молодежь, разве что образованием берете... Ты не обидишься?
— Нет, за что же!
— Он умер, не исполнив только одного своего желания. В тридцати верстах от того места стоит одинокая крутая гора. Так она и называется Крутая. И Никуш, бывало, часто уговаривал меня: «Заберемся на вершину той горы, наглядимся вокруг на просторы родной тайги и скатимся с нее вниз на лыжах». Но я на это не соглашался.
— А почему ему было самому не попробовать?
— Может, ему не хотелось оставлять друга внизу. Может, думал, что сломается лыжа, случится несчастье. Это же жуткое место, друг! К тому же там на середине горы имеется большая вымоина. Влетишь в нее и вылетишь со страшной силой. Какие же железные суставы выдержат такое!..
— А я...— Тогойкин поперхнулся, словно кто-то толкнул его в грудь, и умолк.
Какое-то время они молча посматривали друг на друга. Затем старик с улыбкой жалости, тихо сказал:
— Нет, сынок!.. Известно одно — что той вершины касаются лишь лапы орла. Уж там, где мог бы побывать человек, Никуш бы не сробел...— Словно давая понять, что разговор об этом надо кончать, старик повернулся и тронул кнутом коня.
Ну, а что, если сказать: «А я ведь там был»? Обрадовался бы старик или огорчился? Скорее всего, он остался бы недоволен. Ведь что же получается, что какой-то парень так это, с ходу, проделал то, о чем всегда мечтал, но на что не отважился его лучший друг, замечательный охотник, с которым он всю жизнь делил трудности, совершал неисчислимые подвиги и память о котором он так глубоко чтил. О молодежи он говорит, что они «только образованием берут». А почему бы не допустить такое, что молодежь превосходит своих отцов и образованием и на лыжах может лучше ходить? Но едва ли он поймет, что образование даже и в этом может помочь. И зачем ему, Николаю, соревноваться с его Никушем? Он уже, можно сказать, жизнь прожил и все равно глубоко убежден: раз не смог Никуш, не сможет никто!
— Значит, вы с Никушем были неразлучные друзья?
Старик молча склонил голову набок И долго смотрел куда-то в сторону.
— Да, дружили! — громко выдохнул он вдруг.— Всю жизнь мы были вместе, вместе охотились. Но разве я мог равнять себя с ним? Наша дальняя охотничья избенка была там... семь-восемь верст выше того места, где с вами стряслась беда. А ближняя — над озером Островное, верст десять от горы Крутой...
— Я, кажется, прошел по тому озеру. Там, на острове, самые разные породы деревьев!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102