Она хотела после обхода больных пойти в правление и повидаться с человеком, прибывшим с разбившегося самолета. Надо же знать, в каком состоянии люди, чтобы взять с собой все необходимое. Узнав, что Тогойкин и есть тот человек, она сорвала с носа пенсне, закинула голову, потому что была мала ростом, и, выкатив свои синие близорукие глаза, с интересом разглядывала Николая. Всю свою суровость и грубоватые жесты, казалось, сорвала она вместе с пенсне.
— Как, вы оттуда? — спросила она, слегка постукивая своим пенсне по груди Тогойкина.
— На лыжах приехал.
— На лыжах? А по-моему, на лыЖах не ездят, а ходят. Ну ладно! Садитесь, Тимофей Иванович.
— Нет, я постою.
Она подергала Титова за рукав шинели и заставила его сесть на скамейку, а сама, то складывая руки на груди, то закладывая их за спину, ходила вокруг Тогойкина и расспрашивала его об оставшихся в тайге.
— Вот ка-а-кой вы па-а-рень! «На лыжах приехал»! — Старуха молодо и весело засмеялась и покачала головой. Затем быстро обернулась к Титову: — Тимофей Иванович, на перевязку!
Но он не пошел, пообещав непременно прийти вечером.
— Ладно...— Она кинула пенсне на нос и, сразу став строгой и суровой, быстро зашагала по коридору.
Титов и Тогойкин поехали в правление.
— Анна Алексеевна чудеснейший человек! — сказал председатель.— К нам она приехала минувшей осенью.
Представь, тоже воевала. Потом болела. И вот теперь в нашей больнице хозяйничает. Замечательный хирург. Я принес в себе от фашистов довольно много железа. Три осколка она вытащила, еще штук шесть осталось. Но они меня не тревожат. А вот нога раздурилась. Открылась рана. Анна Алексеевна говорит — надо еще подкоротить. Не знаю, сколько раз еще придется ее укорачивать, чтобы она наконец перестала меня мучить. Если б зажил этот проклятый обрубок, я бы сделал протез, научился бы ходить с палочкой и сразу стал бы просто хромым человеком... Днем вот забываюсь в этой сумятице, а ночью...— Титов так и не договорил, что ночью, подумав, видимо, что все это неинтересно его спутнику, раз он все время молчит.
А Тогойкин молчал потому, что был слишком взволнован и не знал, как выразить свое сочувствие, свою симпатию этому прекрасному, мужественному человеку. Подумать только — у него нет времени даже на то, чтоб перевязать открывшуюся рану. И про такого человека негодяй Джергеев посмел сказать, что он даже на войне не добыл славы! Но, может быть, Джергеев сам добыл там славу? Нет, конечно, тогда бы он не стал оскорблять безногого солдата. Это просто изворотливый тип, привыкший краснобайствовать и жить за чужой счет.
— Стой! — натянув вожжи, громко закричал Тимофей.—Огонньор!.. Огонньор!..—Но семенивший по боковой дорожке сухонький старичок даже не обернулся.— Эх, не услышал! И видеть стал плохо, и на уши слабоват. Разве только поймать его.
Тогойкин выскочил из саней и нагнал старика.
— Ой-ох! — Старик, резко оборачиваясь, зацепил одной ногой за другую и упал бы, если б Тогойкин не подхватил его.— А ну-ка, парень, не видел ты сына Охочего Ивана? — спросил старик неожиданно звонким голосом.
— Спроси, что там у него?— крикнул с саней Тимофей.
— Тимофея-председателя, говорю, не видел? По телефону звонили из района. В бегах за ним совсем запарился. Когда надо, ни одного пучеглазого нет рядом.
— Тимофей вон там!—Тогойкин схватил старика и где на руках, где волоком дотащил до саней.
Оказалось, что линию уже починили работники райсвязи. Но то ли они не известили правление, то ли дали знать, да кто-то забыл сказать об этом председателю.
Сменяя друг друга, крутили ручку телефона, до хрипоты кричали в трубку и наконец связались все-таки с секретарем райкома. Титов коротко рассказал, что от товарищей, потерпевших аварию, пришел Тогойкин, кроме того, сообщил о тех мерах, которые предпринял колхоз для скорейшего спасения людей.
— Сегодня утром,— сказал он, уже кончая разговор,— в райцентр поехал Джергеев. Зачем?.. Да чтобы поскорее сообщить вам новость... Так мы же не знали, что линия уже восстановлена... Да, выходит, напрасно поехал... Тогойкин здесь... Нет, видно, он не склонен отдыхать... Не сказал бы, чтоб очень изнурен... Ну, передаю трубку...
Маркин, которого Тогойкин знал больше понаслышке, приветствовал его прерывающимся от волнения голосом. Он расспросил Николая о состоянии оставшихся в тайге людей, поинтересовался и его самочувствием.
— Ты отдохни.
— Спасибо, товарищ Маркин!
— А мы сейчас переговорим с городом, маленько посовещаемся и помчимся к вам в колхоз. До свидания!
— До свидания!
Титов и Тогойкин собрались ехать. Николай завезет председателя домой, а сам поедет к Ивану Дмитриевичу.
— А почему, Тимофей Иванович, ты не сказал, что Джергеев поехал жаловаться? — спросил Тогойкин, садясь в сани.
— Да не станет он теперь жаловаться! Если бы они не одобрили наши действия, тогда бы он жаловался...
— А как же ты терпишь такого человека?
— А что он мне! Когда-то в молодости он был недолгое время председателем сельсовета. С тех пор и считает, что нет в наших краях равного ему. Нас он ни во что не ставит: дураки, мол,— и все, сами лезут, сами за все берутся, когда можно спихнуть на других.
Зато оратор — хоть куда. Ты ведь слышал, как он шпарил про войну...
— А сам-то он был на войне?
— Э, нет... Говорят, у него туберкулез.
— А чем это он все время трещит во рту?
— Это он недавно ездил в город и вставил себе челюсть. Когда рассердится, выталкивает ее языком и стучит об остатки своих зубов. Думает, наверно, что вид у него от этого более грозный.
Остановив Басыкыя у ворот, Тогойкин стал прощаться.
— Да ну, зайдем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102